– Завтра надо будет еще две точки проверить. Или одну, как выйдет, – Пантелеймон Тимофеевич сам принес ужин, зная, что после крика у Виктории сил на столовую не остается.

И вкусы ее изучил.

И…

Порой казалось ей, что во взгляде этого мужчины, мрачноватого, будто бы злого по первому впечатлению, мелькает что-то такое… особенное. И от этого сердце начинало биться чаще.

Пустые надежды.

Или…

…кто захочет связать жизнь с плакальщицей, от голоса которой окна бьются? Это не Эвелина, способная пением заморочить, это… боль.

– Спасибо, – Виктория приняла поднос.

Остановились не в гостинице, но на квартире, холодной, пустой, явно оставленной для особых гостей. И от холода этого Виктория куталась в шубу.

– Выезжаем утром? – надо было что-то сказать, но она не знала, что именно.

– Утром.

– Как… остальные?

– У Паньшина кровь носом идет. Целитель говорит, что эмоционально нестабилен, так что…

Она кивнула: значит, выбывает один, как минимум.

– А прочие ничего, вроде. Пообвыклись. Вы кушайте, а то ведь остынет.

Уха?

Откуда…

– Ребятки съездили.

Пока она спала?

А ведь уснула в грузовике, от усталости, истощения, и не помнит даже, как очутилась в этой квартире. Впрочем, Виктория и к этому привыкла, более не испытывая ни смущения, ни стыда. Принесли. В кровать уложили? Сапоги сняли?