– Принял? Он что, живой?

Парень опасливо покосился на каменные стены, будто ждал, что из них покажутся руки и лица.

– Нет, – ответил я, – но замок и его окрестности укрыты такими чарами, каких я в жизни не видел, и охраняются Силой. Потому-то Ниду и не сумела…

– Что такое, господин? – спросил Гарет, видя, что я замолчал и ускорил шаг.

– Я не чувствую Джойсан… Может быть, пустое, но… – Не закончив фразы, я бегом одолел подъем, промчался через Большой зал к фонтану с грифоном – в тот двор, откуда был виден пик из сновидения Джойсан. В боку кололо, я зажал его ладонью и не сразу сумел отдышаться, чтобы крикнуть:

– Джойсан!

За стенами стонал ветер, солнце упало за горы, оставив в небе несколько багровых размывов. Я простучал копытами по каменной галерее, прорезанной множеством каменных арок.

– Джойсан!

Она, бледная как смерть, распростерлась перед аркой, обращенной к соседнему пику. На расстоянии вытянутой руки от нее валялся амулет Гунноры – как если бы она, повинуясь приказу, сняла его с себя и отбросила.

Я, с застывшим как камень сердцем, опустился на колени, приподнял ее голову. Дрожащие руки долго не могли нащупать биения жилки на горле.

– Джойсан!

Она дышала ровно, медленно, глубоко, как во сне. Но веки, казавшиеся почти прозрачными в теплом свете шаров, не дрогнули.

– Джойсан! – снова позвал я, добавив к крику отчаянный мысленный призыв: «Проснись!»

Я тряс ее безжизненно отяжелевшее тело, а потом, отчаявшись, хлестко ударил по щеке:

– Проснись, госпожа моя!

Отставший Гарет, пыхтя, ворвался во двор:

– Что случилось?

– Она как будто бы спит, но мне ее не добудиться.

– Ранена? – Гарет побледнел. – Кровь идет?