Инструменты они сжимали.

В глазах читалась мрачная решительность. И я, отыскав взглядом дэра Гроббе, несколько бледноватого, но все еще бодрого, сказала:

– Я на вас надеюсь.

– Несомненно, госпожа демоница, – дэр Гроббе поклонился. – Позвольте представить вам певца… кастрата, как вы и просили.

Он вытолкнул вперед хрупкого юношу, чей бледный вид внушал жалость. Юноша поклонился. Я улыбнулась, отчего он почему-то вздрогнул.

И запел.

Проникновенно так… на глаза опять навернулись слезы и я, махнув рукой, поспешно удалилась.

– Поверила, – выдохнул дэр Гроббе с немалым облегчением, да и не только он. Антонио смахнул дрожащею рукой пот со лба и кивнул.

Жалобно тренькнула струна.

И все четверо музыкантов, которым до того, конечно, играть доводилось, но все больше в припортовых тавернах, хотя Зных Кривой и клялся, будто однажды и в дворцовом оркестре побывал, тяжко вздохнули.

– Вы это, – дэр Гроббе сунул под нос Зныху кулак. – Глядите у меня.

– Так ить… душу бы поправить, – робко заметил Улаф, который весьма себе ловко управлялся с арезмской дудкой. – А то ж руки трясутся. Ишь. Худенькая. Махонькая. А чуется в ней… даром, что демоница. Сожреть и не заметить.

– Все не растрясутся, – дэр Гроббе оглянулся, но демоница отошла. Он же, оценивши нехарактерную бледность Улафа, на фоне которой слишком уж выделялся красный нос, вытащил из-под полы флягу. – Один глоток. А то знаю я вас.

К фляге Улаф присосался жадно.

Отбирать пришлось.

– И смотрите там… это же ж не просто так! Принцессы. Так что без пошлостей, ясно?

Новоявленные музыканты кивнули. А Антонио сунул руку под кружевной воротник.

– И руки при себе держать. Особенно тебя касается, Мышь.

Мышь прижал к груди мандолину. И взгляд его сделался весьма печален. Он, верно, представил, сколько на принцессах золота, и от понимания, что все-то оно недоступное, впал в тоску.