Я вдруг посмотрела в озеро, встретилась взглядом со своим отражением и все поняла. В этом бледном лице я наконец увидела свои настоящие мотивы. Цену, которую запросила у Хэджама за свою жизнь. Бесконечную секунду я всматривалась в загнанные рыжие глаза, крупица за крупицей осознавая всю глубину своего гнева на него.

Не хочу я владеть никакими жизнями. Лишь своей…

Слезы градом брызнули из глаз. Я оскалилась, и ненависть, что сжирала меня изнутри, ненависть, которую я растила, чтобы однажды вернуть ему, обернулась против меня. Казалось, этот дикий рев сотряс все вокруг. Удивительно, как он не разорвал меня изнутри – с такой мощью вырвался наружу. Я сжала пальцами звенья и резко дернула на себя. Никто не услышал, но я отчетливо различила, как что-то порвалось, и меня отбросило назад.

Тело Шиноту стало непомерно объемным, засветилось изнутри и медленно оторвалось от земли. Чем выше он поднимался, тем ярче сиял ореол вокруг него. Я инстинктивно отползла, не в силах оторвать взгляд от этого зрелища. Тело выталкивало стрелы, и они с глухим звуком ударялись о землю и с тихим всплеском падали в воду. Он выгнулся, запрокинул голову, ноги согнулись в коленях и напряглись так, что на оголенных икрах выступили вены. И только руки безвольно висели, словно никогда не принадлежали ему.

Я завороженно смотрела на него. Не верила в то, что дожила до этого момента, заталкивая подальше мысли о том, что приняла неверное решение. Будь что будет. Но в этот самый миг мир за считаные секунды обернулся вспять, унесся на тысячи лет назад – в день, когда боги создали первого хого.

Свечение вокруг Шиноту стало слабеть, и сквозь слепящий ореол прорезались пасмурные контуры неба. Он начал падать. Я едва успела подскочить к нему. Подхватила голову прядями волос, чтобы смягчить удар. Он распластался на земле. Грудь вздымалась, дыхание стало шумным, но он все еще был без сознания. Зачерпнув воды, я села рядом, бережно омыла его лицо и тогда увидела их: три божественных символа – на висках и на лбу. Отметины Аматэрасу, Сусаноо и Цукиёси[37]. Они напоминали шрамы – блеклые, едва различимые. Я невольно потянулась к вороту его хаори – хотела снять, рассмотреть другие отметины, – но тут же отдернула руку.

Больше не имею права.

Я легла рядом, положила голову ему на грудь и дотронулась пальцами до отметины, через которую в последний раз касалась его души. Дыхание хого выровнялось, и я закрыла глаза. Слышались птичьи крики – уже не яростные, а скорее жалостливые. Где-то в небе на невидимых струнах сямисэна играл ветер. Но все это было так далеко, возможно, в одном из тех миров, где мне уже не суждено побывать. Я вдыхала успокаивающий запах Шиноту, думая о свежести дождя, о малине в корзине мамы и о рисовом пироге, который мы ели на мое пятнадцатилетие. Вспоминала шуршание ветвей одинокой сакуры на берегу озера в поместье Сугаши и сидевшего рядом Такимару. Просила его смотреть на меня и улыбалась коварному воображению, которое вместо лица старшего брата рисовало мне упрямые черты Шиноту.