Каменистая тропа тонула в ночи, лишь верхушка холма, куда она взбиралась, еще грелась в закате. Выше в позднем трепетном свете горячо полыхала осень горных склонов, вершины светились, как угли костра… Струйками темных дымков уносились на юг облака — их сдувал к морю верховой ветер. Низинный же ветер словно бы умер.

Ночь овладевала миром тихо и коварно. Застила взгляд туманом — сизым, плотным. Удобным: хотелось сморгнуть, зажмуриться. И — не видеть… Не думать. Не ощущать ночь в себе.

Атаман Сим спешил вверх по тропе, тонущая в ночи душа боролась, свет ей требовался — как воздух телу… Сим жаждал продлить день, хотя знал, это слабость и самообман. Грядет не просто ночь, время меж закатом и рассветом, но нечто большее — Ночь, пора тьмы. Первый её знак — вот он, венчает холм явленной руной смерти: Ганс Штейн на огромном скакуне, сажево-черный на фоне заката. Жуткий и величественный.

— Смерть… чему-то конец и чему-то начало, — вполголоса припомнил Сим. — Так сказал Старик.

— Ваш учитель особенный человек, — задумался дед Пётра.

Учитель Эли, теперь наставляющий Арину, предпочитал называться коротким прозвищем, а вовсе не урожденным полным именем, хотя Сим выучился без запинки выговаривать «Пётр Лукич». С первого взгляда атаман рассмотрел в городском лекаре сходство со Стариком, причем не малоценное внешнее, а настоящее. В таком-то возрасте, по осени, без оглядки и сожаления — покинуть город? Позволить валгам наматывать себе хвост на голову и рычать в ухо. Здороваться с «дикарями» за руку и дышать одним воздухом, есть одну пищу… Сим много раз видел, как велики страхи горожан перед внешним миром. Отчасти, с помощью Алекса, он осознал обоснованность таких страхов. Сим понимал, что привычки и правила Пуша для старого человека не одежда и не кожа — они скелет миропорядка. И всё же деда Пётра без колебаний сломал этот уродливый «скелет» и собрал его заново, исправил. Значит, он настоящий лекарь. Тот, кто понимает боль души…

— Нас встречают. Апа Пётра, за холмом воины, — Сим втянул воздух и фыркнул, и ночь в душе шевельнулась отчетливее. — Они могут шуметь, им кружит голову дух боя… еще до боя. Не обращайте внимания.

— Вежливо ли мне остаться в седле?

— Да.

Объяснять не хотелось. Использовать слова стало… утомительно.

Ночь в душе. Ночь…

Заранее чуя приближение такого своего состояния, Сим потрудился, чтобы усадить на Ярана едва знакомого ему человека, как бы ни возражали оба они, седок и скакун. Справившись с этим делом, Сим простился с Алексом. Тогда он последний раз оглянулся на огромный корабль и зашагал налегке… Это было давно, ранним утром. Очень давно, в душе, поутру еще не окрепла Ночь. Однако, свет дня вырос, созрел и состарился, и теперь в мире и в душе — поздние сумерки. Они сделали атамана молчаливым, хмурым.