Но эта корова и так до смерти ослабела, а теленок (голова его безжизненно болталась), очевидно, умер еще до рождения.

Мы с Сорли молча переглянулись.

– Первым делом вытащим юницу, – заявил Кондон. – А потом приведем ее в чувство.

От амбарной двери потянуло прохладой – пришел Саймон с бутылкой ключевой воды. Он остановился, уставился на нас, на недорожденного мертвого теленка и побледнел так сильно, что я даже удивился.

– Принес тебе попить, – выдавил он.

У телки закончились очередные слабые непродуктивные схватки. Я бросил цепь.

– Пойди попей, сынок, – сказал Кондон. – А потом продолжим.

– Мне нужно умыться. Хотя бы руки помыть.

– Там, за скирдами, чистая горячая вода в ведрах. Давай поживее.

Кондон крепко зажмурился. Вера его вступила в смертный бой со здравым смыслом.

Я сполоснул и продезинфицировал ладони. Сорли глаз с меня не спускал. Руки его были заняты акушерской цепью, но ружье стояло у оградки стойла, в пределах досягаемости.

Когда Саймон передал мне бутылку, я прильнул к его плечу:

– Я не смогу помочь Диане, если не заберу ее отсюда, понял? А чтобы забрать ее, мне нужна твоя помощь, больше просить некого. Найди надежную машину с полным баком, усади в нее Диану – и побыстрее, пока Кондон не понял, что его юница издохла.

– Правда издохла? – охнул Саймон (слишком громко, но ни Сорли, ни Кондон его не услышали или не подали виду).

– Не дышит, – сказал я. – Да и телка еле жива.

– Но юница красная? Совсем без пятен – ни черных, ни белых? Вся красная?

– Саймон, даже если она красная, как, блин, пожарная машина, Диану это не спасет!

Он смотрел на меня так, будто я сообщил, что его щенка задавил грузовик. Интересно, когда его бескрайняя жизнерадостность сменилась тупым оцепенением? Это произошло в одночасье? Или счастье высыпалось из него по крупице, как пересыпается песок в часах?

– Поговори с ней, если придется, – сказал я. – Спроси, хочет ли она уехать.

Если она еще в состоянии ответить. Если помнит, что звонила мне.