– Я знаю, будешь. Это то, что делаете вы все, отвратительные монашки. Это то, что сделала Евгения – даже после того, как она пообещала…

– Восставший!

– …после того, как она пообещала, что не будет жертвовать собой, и ты такая же, как она – ты бы в один миг вышвырнула свою жизнь, если бы сочла, что это послужит твоей проклятой Госпоже…

Его голос стал громче. У меня кружилась голова, сердце колотилось слишком быстро, короткими толчками. Я подумала, что могу потерять сознание.

– Восставший, успокойся.

– Успокоиться? – прошипел он. – Успокоиться? Неужели ты воображаешь, что можешь хотя бы начать постигать, каково это, спустя лишь несколько лет, проведенных в жалком человеческом сарае? Я был заперт в реликварии на века в безмолвии и тьме. Я убью всех вас, прежде чем позволю вам вернуть меня обратно. Убью всех вас! – прорычал он и вцепился в меня, словно пес в кость, сбив на колени.

По нелепому стечению обстоятельств, решетка оказалась прямо перед нами. Теперь я могла разглядеть ее со своего места на земле – квадрат водянисто-серого света в потолке туннеля. Но не имела возможности добраться до нее, потому как Восставший пытался овладеть мной.

Его присутствие наполняло меня, грязное и маслянистое от злобы, лишая собственных чувств. В ушах стучала кровь; клочок неба, видневшийся сквозь решетку, то темнел, то светлел преед глазами. Я приставила кинжал к руке и услышала, как зашипела кожа, но Восставший лишь сильнее забился. Я ощутила вкус меди.

Прежде, в Наймсе, я думала, что сражалась с ним, пребывающим в полной силе. Теперь же гадала, не сдерживался ли он тогда.

Я находилась в его власти. У меня даже не было реликвария. Когда я позволила Маргарите оставить его у себя, то доверилась Восставшему в той же степени, что и ей, потому что знала, что шантажировать его уничтожением реликвии больше нельзя. Я бы не смогла пройти через это – не после того, как разглядела в нем человека. Я не могла угрожать ему подобным образом так же, как не могла пнуть ту испуганную козу в Наймсе, чтобы заставить ее повиноваться, или запереть молчаливую, дрожащую десятилетнюю себя обратно в сарай.