– Я.

Он сказал это низким тоном, от которого волосы по всему телу встали дыбом.

Я поднялась на ноги и направилась к проходу, оглядываясь в поисках своих меток на стене туннеля. Туда. Царапины подсвечивались неясным светом одинокой тени, которая вспархивала при нашем приближении и отлетала вперед. В ее хрупком, дрожащем сиянии я различила еще одну царапину дальше по туннелю, затем третью, обозначающую развилку на перекрестке.

– Недалеко отсюда есть решетка.

– Скорее, – произнес Восставший, а мгновение спустя: – Скорее, жалкая монашка, – с большей силой приказал он.

– Я уж было подумала, что ты перестал меня так называть, – заметила я, охваченная болезненным предчувствием чего-то плохого, если он перестанет разговаривать. Теперь мне казалось, что Восставшему не столько нужно прилечь, сколько мне – не позволять ему спать.

Не дождавшись ответа, я ускорила шаг, спотыкаясь на неровной земле. Впереди нас виднелась тень, но непосредственно вокруг меня царила абсолютная чернота. По мере того как свет, исходивший от тени, ослабевал, туннель становился все темнее и темнее. Вскоре я перестала различать царапины. Я искала, что сказать, – что угодно, лишь бы нарушить молчание.

– По крайней мере, никто из нас не боится темноты, – задыхаясь, произнесла я.

От Восставшего исходила тишина, и внезапно я припомнила, как у меня задрожали руки в комнате конюха, когда Восставший заставил меня разжечь огонь безо всякой на то причины; как он вынудил меня спать с открытой дверью на чердак, впуская свет.

Мои руки снова начали дрожать, а в груди появилось ужасное давление, словно вокруг моих легких медленно сжимался кулак.

– Ты боишься, – поняла я вслух.

– Полагаю, ты находишь это забавным, – произнес он ядовитым голосом, за которым скрывалась подступающая, но уже бурлившая истерика.

– Нет, – ответила я, чувствуя себя не в своей тарелке.

– Ты же монашка, в конце концов. Ты будешь рада запихнуть меня обратно в реликварий, как только закончишь со мной…

– Восставший.