Я хотела, чтобы они разошлись и отправились по домам. Собрали свои вещи и уехали из города. Иначе они умрут, и в этом будет моя вина. Безнадежная тяжесть, сдавливающая грудь, ощущалась подобно воздействию реликвии Леандра – и мне даже стало жаль его, узника Саратиэля душой и телом, беспомощного пленника всего того, что он пытался предотвратить.

Я наклонилась и прижалась лбом к подоконнику.

– Ты не могла поступить по-другому, – заметил Восставший.

– Я могла остановить Божественную.

– Ты смертна, монашка. И не идеальна. На самом деле, для человека ты принимаешь удивительно мало глупых решений. Лишь изредка мне хочется овладеть тобой и разбить твою голову о стену.

Я отвернулась и опустилась на тюфяк.

– Мне казалось, ты говорил, что я самый худший сосуд, который у тебя когда-либо был.

– Я не это имел в виду. Монашка…

Что бы Восставший ни начал говорить, он, похоже, не смог закончить.

– Саратиэль все еще не набрал полной силы, – заметил он вместо этого после долгой паузы. – Вот почему он взял священника в качестве сосуда – ему нужно прятаться, пока он восстанавливается. Он не рискнет раскрыть себя, пока не уничтожит мою реликвию.

Я подняла кандалы и позволила им со звоном упасть на колени.

– Ты можешь что-нибудь сделать в таком состоянии?

– Я могу завладеть твоим телом, но только лишь если ты мне позволишь, а толку от этого будет немного. Моя сила все равно останется подавленной.

Мой взгляд снова устремился в окно, на клочок темного неба за решеткой. Должно быть, налетели облака, потому что я не увидела ни одной звезды.