Все было ничего. Одежда — это полдела, молитвы и благословения он знал, но…все послушники стриглись очень коротко.

Волосы он обрезал мгновений за десять — криво — косо — нож затупился, но так коротко, как смог.

Спрятал тубус, вещи под мост, заложил камнями и отправился добывать еду. Послушников обычно никто не замечает, надо только не попадаться на глаза храмовым.

***

Ему повезло на втором рынке — на центральном не подали ничего, и за тридцать мгновений получил жесткую лепешку, мохнатый персик, и раз двадцать осенил знаменьем Великого каждого страждущего, кто подходил испросить благословения.

Разве ему жалко?

На вчерашний окраинный рынок он решил не соваться — могли узнать в лицо.

У входа в таверны — там где остановились приезжие маги-охотники он простоял вечер, не поднимая глаз — слушал разговоры с низко опущенной головой и ждал милостыню. Но ничего нового не услышал — планы магов не менялись.

И… не получил вообще ничего. Бедные всегда почему-то подают охотнее богатых.

***

Следующее утро, храм Великого

Коста разминал пальцы, сидя на своем месте — в засаде. Мазь, украденная на рынке, сделала свое дело — подвижность возвращалась, руки почти зажили и скоро он сможет рисовать.

В воздухе пахло дождем, и, хотя серое небо было ясным — заря только-только занималась по кромке, он уже безошибочно мог сказать, что к вечеру — польет.

Этим утром он пришел в храм затемно, в надежде, что в темноте никто не будет присматриваться. И занял наблюдательный пункт, намереваясь сидеть до вечера с половиной сухой лепешки в кармане. Сидеть и ждать, чтобы проследить за наемниками в “сером”, которые приходят по его душу.

Нищие начали собираться в кучки и драться за места в очереди, как только рассвело. И больше всех — звонко и витиевато, ругался мальчишка — худой, чуть выше его по росту, с тощим рыжим хвостом…