Хмыкнув, Настасья оставила фотографию в покое и передвинула стул. Под стулом оказался ещё один. Он не был призрачным – просто старый стул с тряпичным сиденьем. Настасья аккуратно задвинула первый стул в контур второго, и он исчез.

– Тема красавиц и умниц тут и близко не раскрывалась! Хозяйка квартиры не только с горшочками кодекс нарушает… Она ещё и с Теневыми мирами заигрывает. Поэтому тут прорыв и случился! – заявила Настасья.

Котошмель перелетел на пустую сахарницу и пополз по её краю. Ева взяла её в руки – под сахарницей, разумеется, оказалась ещё одна – и зачем-то приложила её к уху – точно человек, который слушает звуки моря в раковине. Движение это было случайным. Ева хотела уже вернуть сахарницу, но внезапно услышала голос. Он был едва различимым, но тем не менее не являлся шёпотом. Словно кто-то смотрел фильм, но с очень тихим звуком. Голос был женским, обеспокоенным. Затем Ева услышала мужской кашель – надсадный, сухой, будто трескался камень.

Ева узнала этот кашель.

– Там Одноглаз и Окипета! – воскликнула она и протянула сахарницу Настасье.

– Я же сказала: ничего не трогай! – нахмурилась Настасья, хотя ровным счётом ничего подобного не говорила. Но сахарницу взяла и приложила к ней ухо. – Они где-то рядом. Они здесь, но нас не слышат! А мы их слышим, но не видим! – заявила она спокойно.

– Потому что Теневые миры? – спросила Ева.

Ответа Настасьи она не разобрала. Схватив Еву за запястье, стожар показал на стену под портретом. Ева различила чёткую тень огромного пса. Казалось, пёс вытянул морду и неотрывно на неё смотрит. Еве стало не по себе.

– Он тебя видит. Позови его! – тихо сказал стожар.

– Я боюсь, – сказала Ева, но всё же сделала осторожный шаг к стене. Потом ещё один.

Тень пса пристально наблюдала за ней. Внезапно она сделала быстрое движение вперёд, точно желая подбежать к Еве. Ева вскрикнула и, отскочив, боком толкнула стол. Хлипкий столик качнулся, словно собираясь упасть, но не упал. Ева же, не удержав равновесия, провалилась между качнувшимся столом и тем, другим столом, что был под ним.

Едва коснувшись ладонями пола, она вскочила и… увидела прямо перед собой пса. Пёс был огромен. И он был совсем близко. Лайлап. Лай и лапы. В Еве остались только эти два слова, точнее одно, распавшееся на два. Только эти два понятия. Всё остальное не вмещалось в неё от ужаса. Почему греки называли его так? Ведь наверняка «лай» по-гречески не «лай», а «лапы» не «лапы».

Пёс был рыже-золотистый, с оплавленным левым ухом – единственным признаком, по которому можно определить, что собака из меди, а не из плоти и крови. Клыки у Лайлапа были более чем внушительные. Оленьи кости, должно быть, трещали в них как печенье.