Мы ехали и ехали. И я смотрела в окно на проплывающие мимо улицы, на людей, на всех и сразу. Потом… дом. Темный. Грязный. И мы поднимаемся по крутой лестнице. В этом доме плохо пахнет, но я уже не жалуюсь. Я готова терпеть вонь, лишь бы остаться с мамой. И только крепче цепляюсь за руку её.

…где это мы были? Адреса детская память то ли не удержала, то ли просто не обратила внимания на буквы. Читать я училась позже.

Квартира.

На звонок открывают сразу. И вид мужчины, что застыл в дверном проеме, приводит меня в ужас. Он выглядит огромным.

…обыкновенный. Я могу смотреть на него взрослой. И удивляться тому, что вижу. Мятая рубашка, украшенная россыпью мелких пятен. Грязные штаны. И босые ноги.

Волосы взъерошены.

Он был красив. Когда-то. И, наверное, красота в нем привлекла. Или сила? Сила ощущается, точнее остатки её.

— А… ты…

— Ты обещал встретить!

— Не заводись, — он отвернулся. — Заходи…

— Маруся…

— Давай без этих сантиментов. У меня уже есть один щенок, хватит, чтобы долг перед родом зачли, — он ступал осторожно, сомневаясь в самой своей способности ходить. Ноги шаркали по грязному полу. — Принесла?

— Принесла, — матушка отвела меня в зал. Правда, здесь не было ни роскошной лаковой стенки, как у бабушки, ни даже дивана. Пустая комната с серыми обоями и грязным столом. На нем-то и полыхнули алым пламенем рубины.

— Надо же… не соврала, — человек произнес это равнодушно.

— Я, в отличие от тебя, не лгу!

— Было бы чем гордиться… дура ты. Дурой жила, дурой и помрешь. Ладно, сажай её на стол.

— Сюда?

— Ты еще один видишь?

— Но… ты собираешься делать это здесь?!

— А ты чего ждала? — он некрасиво осклабился. — Родовой усыпальницы? Или ритуального зала? Оно, конечно, можно… старик свежую кровь очень жалует…