Я смутно помнила, что жизнь Дарена с самого начала была предметом споров: маленьким он слишком рано узнал потери, а потом, лишенный родной земли и своего права, вырос в опасного колдуна. Кем же он был раньше? Я не помнила. Но теперь он стал…

– Ты – Полуденный царь.

Вот почему я искала его все это время! Вот почему он так особенно дорог мне. Галлая-матушка почуяла это, когда я первый раз очутилась в Обители. Она показала мне, кто я есть на самом деле.

– Так меня называют, но я же ищу то, что сделает меня сильнее. Я хотел вернуться. Я стал жрецом и в их читальнях нашел упоминания о Линдозере. Но только здесь по-настоящему понял, кто такой Алый Ворон, и узнал о Печати.

Когда он говорил с чувством, в его речи проскальзывали резкие и глухие окончания, говор асканийцев. Должно быть, Дарен не до конца избавился от чужеземного наречия.

– Нет ни колдунов, нет ни жрецов. Есть те, кто стоит на страже жизни, и те, кто против нее. Не колдуны против червенцев, Лесёна! Нет. Ворон и его подручные ищут Печать для того, чтобы впустить в наш мир Чудову Рать. И единственные, кто может их остановить, это мы – чародеи. Те, кому ведомы тайны мироздания; те, кто умеет сплетать невидимые нити бытия.

– Но разве не мы, колдуны, впустили в Срединный мир Ворона? А как же Шепот? Чародейское безумие?

– Ворон, Лесёна… Если не станет его, Шепот тоже исчезнет. Мы восстановим правильное течение жизни.

– Где Лесёна?

Перед тем, как раствориться в мглистой чаще, лесная госпожа проскрипела:

– У тебя свой путь, травник. Доверяй нутру.

Альдан выругался и, кляня про себя загадки, пошел куда глаза глядят. Лесёна могла быть где угодно, но чутье вело его к Вороньему Яру.

Темный лес, в который завела тропа, был тих. Длинные тени неупокойников словно растворились в этом полумраке, не попадались на глаза. Альдан прислушивался к лесу вполуха; из головы все не шли слова чуди об Изнанке.

Краски сгустились: наступил час волка, последний перед рассветом. Все вокруг казалось каким-то неправильным, и оттого, что он не мог определить, в чем именно заключается эта неправильность, в груди нарастала тревога. Было темно и глухо, как на схроннике. И тут Альдана осенило – неупокойников нет. Нигде. Совсем.

Во всем лесу этой ночью было тихо, так тихо, как бывало лишь однажды.

Но как это возможно? Неужели тот мерзкий обряд повторяется снова? Тишина вокруг не просто давила, она была потусторонней, и если бы Альдан больше прислушивался к себе, чем размышлял над словами лесной госпожи, он бы давно это понял.

Вдруг раздался крик.

Травник слыхал на своем веку немало ужасных, исполненных боли воплей, чтобы сейчас сходу понять, в каком отчаянии и страхе находится его обладатель.