Тристан с трудом сглотнул.

– Может, ты и видишь других, Тристан, зато мне видны те стороны тебя, которые ты сам себе разглядеть не позволяешь. Это, Тристан, мое проклятие, мать его.

Каллум вскочил и приготовился уйти.

– Нет в мире человека, который видел бы себя так, как вижу его я, – прорычал он, но предупреждения (или угрозы) в его голосе не было. – Думаешь, если ты медлишь, то ты хороший, лучше других? А вот и нет. Каждому из нас чего-то да не хватает. Мы слишком могущественны, слишком невероятны, и как же ты не видишь, что это из-за наших недостатков? Мы пусты и пытаемся заполнить эти лакуны, сжигаем себя, лишь бы доказать, что мы нормальные, что мы обычные. Что мы, как и все на свете, тоже горим.

И в отчаянии уронив руку, он развернулся.

– Мы медиты потому, что нам вечно чего-то не хватает, – хрипло проговорил Каллум. – Мы – не нормальные. Мы боги, рожденные с болью внутри. Мы существа-подстрекатели, и у нас есть изъяны; разве что слабости, которые мы всем демонстрируем, не подлинные. Мы не мягкие. Раны и хрупкость нам не грозят, мы их только имитируем. Мы убеждаем себя, будто они у нас есть, но на деле наша единственная уязвимость в том, что мы крупнее, сильнее всех – и знаем это. Мы предельно близки к всемогуществу, мы голодны, мы страстно его желаем. Прочие люди видят свои ограничения, Тристан, а у нас их нет. Мы хотим отыскать наши невозможные грани, ухватиться за пределы, которых просто нет, и это… – Каллум выдохнул. – Это сведет нас с ума.

Тристан, внезапно ощутив опустошение, посмотрел на недоеденный тост.

Каллум, даже не думая смягчать тон, продолжал:

– Ты не хочешь сходить с ума? Прости, но ты уже спятил. Оставишь это место, и безумие потянется за тобой. Ты зашел слишком далеко, да и я тоже.

– Я не убью Роудс, – сказал Тристан. – Не смогу.

Каллум напряженно выждал некоторое время, а потом вернулся на место. Пригладил волосы и провел рукой над чашкой кофе, разогревая его.

– Да уж, – невыразительно произнес он. – Париса об этом позаботилась.

Остаток дня Тристан ходил ошеломленный. Он ощущал слабость, как будто ему нанесли незаживающую рану. Дико обострились сомнения в себе и в других. Ведь одно дело, когда тебя поняли, рассмотрели, и совсем другое – это просто неотвратимо, – когда тебя используют против кого-то. И Париса, и Каллум разглядели грани Тристана, которых сам он либо не видел, либо не понимал, и оба в принципе друг другу не доверяли. Что же они такого в нем нашли, раз хотят использовать? Неуверенный, Тристан рушился, рассыпался под гнетом собственных сомнений.