Серапио ничего ему не ответил. Он уже привык к напыщенным речам Поваге, направленным против небесной башни, против коварства Наблюдателей, против обид, которые они причинили ему и бесчисленному множеству других людей. А еще он помнил жалобы Пааде на то, как с ним жестоко обращались в детстве в том районе Товы, что назывался Утробой, и как плотник винил башню и Созданные Небесами кланы в своем нищенском существовании. Серапио часто задавался вопросом, не распространяется ли ненависть к кланам, которую испытывал Пааде, и на Черных Ворон, но, поскольку он обрек Пааде на смерть уже после их первой встречи, то и спросить его об этом не потрудился. Недовольство Иди было скорей стратегическим: она хотела ослабить Тову, чтобы ее собственный народ, народ, который, казалось, решительно отверг ее за проступок, который она так и не назвала, мог вторгнуться в Священный Город и завоевать его. Серапио был счастлив узнать от нее все, что мог, но был совсем не в восторге от ее планов захвата города. Когда вороны столкнули Иди в бездну, Серапио не оплакивал ее.

– Я спрашиваю, ты убил их? – вопрос Поваге оборвал размышления Серапио и вернул его в настоящее.

Он тщательно обдумал, как лучше ответить, и решил, что Поваге, должно быть, и так прекрасно все понял, раз решил спросить об этом.

– Как ты узнал?

– По посоху, например. Он принадлежал Иди, а значит, для того чтобы оказался в твоих руках, она должна была умереть. Я понял это с того самого момента, как впервые встретил тебя под деревом, когда ты замахнулся им на меня.

Серапио провел ладонью по посоху.

– Я сделал его сам.

И это была правда: только и надо было приспособить навыки, изученные при резьбе по дереву, к кости. Вырезая его, он наметил места для хватки руками в центре и сверху элегантными и детализированными рисунками, напоминающими сцепленные крылья ворон.

– Это оружие дев-копейщиц, – сказал Поваге. – Больше никто не носит костяных посохов, да их почти и не осталось. Это оружие иной эпохи, той, что была еще до заключения Договора Хукайи.

– А теперь я ношу его, и мне дела нет до их Договора.

Поваге вздохнул, и Серапио не до конца понял, о чем подумал собеседник.

– Они не были хорошими людьми, Поваге.

И его единственный оставшийся в живых наставник усмехнулся:

– Конечно не были. Но разве кто-то из нас хороший? Я? Ты?

Серапио задумался над этим вопросом – слишком уж странно он звучал. Именно мать и ее сообщники сформировали его таким, каким он стал, – отец мало занимался Серапио со дня его преобразования, но всерьез отказался от него лишь после того, как юноше исполнилось семнадцать и тот переехал в расположенный вдали от главного жилища дом опекуна. Серапио понятия не имел, что Поваге сказал Маркалу и почему отец так легко отпустил Серапио. А может, он и вовсе произнес всего два слова «бремя» и «свобода». Как бы то ни было, с тех пор он отца не видел.