— А она не ропнет? — осторожно спросила Сэкиль.

— Нет уже. Давление стравилось по вторичному контуру, когда полопались трубы в коридоре. Ох тут весело, наверное, было…

— Ещё как, — раздался скрипучий голос из темноты коридора. — До сих пор хохочем.

Наверное, это один из фанеромордых. Но без фанеры. И без морды. И без одежды. И, кажется, почти без кожи. Она свисает с него неровными клочьями, обнажая подваренное до серого цвета мясо.

— Посему он зивой?

Этот вопрос, наверное, пришёл в голову всем. Человек с таким процентом ожога тела должен умереть от интоксикации за несколько часов, если почему-то не умер от шока сразу. Да у него глаза сварились! Торчат в глазницах белыми шариками.

— Потому что жива ведьма, — пояснил варёный. — Мы не можем умереть, пока она жива. И да, если вам интересно, — мне больно. Так же больно, как было в первый миг. Всё время. Всегда. Но я не могу умереть от боли, а кричать от неё мы устали.

Они кинулись из тумана, вооружённые острыми обломками железа и палками. Их варёные глаза ничего не видят, но это не мешает: помещение небольшое, скрыться некуда, а если они ранят друг друга — им плевать. Им уже не может стать больнее.

Туман стал розовым.

Прежде чем я застрелил последнего, он успел перехватить Абуто горло острым, кривым, похожим на толстый серп обломком, и захохотать, облившись её кровью. Хорошо, что здесь нет снов — эта картинка снилась бы мне до конца дней моих. Сэмми пал, как герой, пытаясь не допустить их до девушки. Остальные пали просто так, оказавшись на пути. Натаха и Сэкиль не пострадали. Мы стояли в стороне, и ломившиеся прямиком к Абуто варёные щитомордники на нас не наткнулись. Я перестрелял их в затылки, и они даже не обернулись. Наверное, им всё равно. Всё закончилось за несколько секунд.

— Какой пиздесь… — выразила наши общие мысли Сэкиль.

— Сходили, блядь, покушать, — добавила Натаха.

***

— Как ты думаешь, они совсем умерли? — спросила Натаха, пока мы несли тела Абуто и Сэмми на этаж-морозильник. — Или проснёмся утром, а они снова с нами, как и не было ничего?

— Не знаю. Здесь вообще нет никакой логики.