Вторая стрела вонзилась ему правее, в живот.

Горбович неспроста дожидался его на этом самом месте – Сармат попытался обернуться, но понял, что не успеет позвать на подмогу. Зрение его подвело, и алый свет развеялся на сверкающие частицы.

Красное солнце, красные одежды, обещание первой красной крови – цвет их с братьями рода и их разрушительных войн.

Третья стрела просвистела над самым ухом: кто бы ни стрелял, он промахнулся. Сармат бессознательно отшатнулся от нее и осознал, что падает. Его бедра свело. Вдоль хребта пробежала ледяная дорожка. Сармат постарался удержаться за коня, но не получилось – завалился, рухнул наземь. Тут же встал на ноги, но обессиленно опустился на колени. Его пальцы по-прежнему стискивали саблю.

Он поднял к Хортиму Горбовичу лицо. Князь что-то говорил ему – сипло, невнятно:

– …жил как чудовище и умрешь как…

Его голос был сорван, а горло – пересушено во время боя, но Сармат владел своим голосом куда лучше. Он перебил его зычно, с расстановкой. Может, надеялся, что его слова достигнут ушей соратников Горбовича – если так случится, слова упадут, как семена в благодатную почву, и из них сможет вырасти побег новой войны.

– Место чудовища пустовать не может. Да, князь? – Сармат понимающе улыбнулся. – Не станет одного коварного изверга, появится другой.

Горбовича передернуло. Сармат бы засмеялся, но его одолела удивительная усталость. Загудели руки, голова стала тяжелой, а вместо мыслей был один невесомый туман. Его пальцы расслабились и выпустили сабельную рукоять. Одна ладонь прижалась к животу, вторая – к боку. Снаружи крови было не так много, чтобы залить его руки, но Сармат чувствовал себя как после тяжелых ран. Значит, кровоточило внутри.

Раз – виточек тумана: наверное, Ярхо разозлится, и даже каменная оболочка ему не помешает. Сармат снова его подвел.

Два – отчего-то он ощущал мир таким, каким он был до возвращения Хьялмы. Сармат сидел на земле, но опять видел все своим и бескрайним. Горы, укрытые светом: под багрянцем – растекшийся солнечный янтарь, полупрозрачный с золотыми мушками. Над – барашки облаков. Вокруг – конский топот и грохот ломающихся копий.

Три – битва казалась ему нарочито замедленной, приглушенной. Так представляешь ее, слушая старые колыбельные: ратники сходятся в схватке, а все – невесомо, с шепчущей нежностью. Вот вырастешь и станешь сильным воином, будешь сечь вражьи головы, скакать во весь опор и, может, останешься в поле травой да первоцветом, но пока…

Хортим Горбович еще говорил, а Сармат не слушал. Лицо его было перекошенное, смешное в своем бешенстве – разве можно говорить речи с таким лицом? Ну ничего, отмахнулся Сармат снисходительно. Еще научится.