Она могла вышивать в девичьей и слышать смешки и шепот. Могла идти по саду и видеть, как брезгливо отворачивались от нее девушки, пряча лица в платках. И хоть в староярском тереме хватало внимательных и добрых женщин, Криггу ранило это злословие. Поначалу сплетницы хотели посмеяться и над Рацлавой – потолковать о ее здоровье, внешности и нраве, но им хватило одного раза, чтобы понять: не стоит.

Кригга не застала этого и узнала позже, от других слуг. Рацлава сидела в горнице, когда две челядинки решили обсудить черногородских девушек – видать, не слишком они хороши там, на севере, если из всех Сармату-змею послали Рацлаву. Первая челядинка не успела договорить, что именно с Рацлавой было не так – рухнула на пол, подтянутая за шею тонкой петлей песни; второй раскроило язык.

– Услышу еще одну мерзость, – произнесла Рацлава легко, нараспев, – сыграю снова. А я услышу, можете не сомневаться.

И добавила с нежностью:

– Если я заколдовала Ярхо-предателя, неужели с вами, курами, не справлюсь?

Какое счастье, думала Кригга, что это оказались простые челядинки, а не знатные девицы – обошлось без разбирательств. Рацлава была овеяна славой искусной заклинательницы, усыпившей Ярхо-предателя, и трогать ее побоялись. Но вот Кригга казалась легкой добычей – особенно там, где не было ее подруги.

Сплетницы перемывали Кригге кости. Обсуждали ее неуверенную сутулость, грубые руки, бледное лицо. Спрашивали друг у друга, отчего беглянка из Матерь-горы такая скорбная – не по Сармату-змею ли соскучилась? И что же делал с ней Сармат в Матерь-горе? В человеческом теле – или не только?..

Когда она услышала последнее, ее терпение иссякло. Кригга вспыхнула, ее замутило. Она бросилась вон из сада и остановилась только у девичьей, где княгиня с приближенными занималась рукоделием. Пригладила волосы у лица – она и здесь носила единственную косу, точно никогда не была замужем; собралась с духом и открыла дверь.

Кригга вошла и низко поклонилась. Гедре Витовна удивилась, но разрешила ей говорить, а иначе бы Кригга и не решилась. Княгиня, несмотря на внешнюю мягкость, была женщиной с нравом, и в тереме ее уважали и побаивались.

– Светлая княгиня, – сказала Кригга. Ее щеки пунцовели, но голос был твердым. – Я знаю: если бы ты услышала об этом, ты бы никогда такого не допустила. Твой дом гостеприимен, и я не смею жаловаться ни на что, кроме одного – на злые языки, из-за которых хоть в петлю.

Она выпрямилась.

– Не моя вина, что меня отдали чудовищу. Я бежала из Матерь-горы и ничем не заслужила того, чтобы меня уличали в сочувствии Сармату-змею… или еще больших гнусностях.