В этой горнице они часто разговаривали о свадьбах: княжна Вилдзе была обещана в жены Хортиму Горбовичу.

– Матушке не нравится мой жених, – говорила княжна, вышивая узор из малиновых гвоздик. Вилдзе вышивала чудо как хорошо – искуснее, чем Кригга или все, кого она когда-нибудь знала. В другое время Кригга восхитилась бы ее умением или бы даже огорчилась. Не слишком приятно сравнивать себя с другой мастерицей и осознавать, что сравнение не в твою пользу; а ведь прясть и шить Кригга любила больше всего на свете! Но сейчас ей было все равно.

Она участливо кивнула.

– Отчего же?

Вилдзе качнула плечом. Сдунула со лба рыжий завиток, блестящий в солнечном свете.

– Она ему не доверяет. Ей не нравился и мой прошлый жених – отец обещал меня первенцу Дышковичей из Арьяка. Я видела княжича лишь однажды, когда здесь, в Старояре, праздновали нашу помолвку… Не удивляйся, тогда наши роды дружили, но нынешняя война всех рассорила.

Гвоздики распускались под ее ловкими пальцами.

– Дышкович был старше меня на несколько лет, но уже выглядел как вепрь с его родового знамени. Громко смеялся, много пил, усаживал служанок на колени. Несколько раз пытался подраться. Мать тогда сказала, что скорее выбросит меня в Перламутровое море, чем отдаст ему – ох слышала бы ты, как она злилась, но отец думал о своем.

Кригга никогда не видела князя Хортима, но наслушалась разного. Одни говорили, что он трус и Кивр Горбович стыдился того, что он его сын; другие – что теперь он пьет вражью кровь, а своих пленников истязает не по-человечески.

– Я думала, матушка обрадуется, если меня минует участь жены Дышковича.

– Не обрадовалась?

– Что ты. – Вилдзе посмурнела. – Она уверена, все стало гораздо хуже.

Высокий звук взлетел и опустился. Песня Рацлавы стала чуть громче, и Кригга, уже привыкшая к ее тихой музыке, вновь обратила внимание на свирельную трель – звонкую и журчащую, как ручеек.

Обыкновенно Рацлава сидела там, где вышивала Кригга. Ее можно было совсем не замечать – Рацлава редко участвовала в разговорах и почти не подавала голос. Княжна была не против ее присутствия, а Кригге было спокойно, если Рацлава находилась рядом. В княжьем тереме было много комнат, а еще больше – незнакомых людей, и вне девичьей горницы Рацлава чувствовала себя совершенно беспомощной.

Но даже страх перед неизвестным не помешал ей расцвести.

Кригга поправила шитье на коленях и обернулась в ее сторону. Рацлава сидела на лавке у самого окна, серебряная в медно-золотом свете. В последние дни она сияла от счастья и выглядела настоящей красавицей. В ее-темных косах виднелись серые ленты – цвет выглядел холодным, жемчужно-белым. Платье ей не шло, оно было шафрановое, с позолоченными пуговицами, и казалось, что ткань гаснет, соприкасаясь с ее кожей.