Моузли говорил, но монотонный голос его, казалось, заговаривается. Вниманье мое захватило зрелищем пламенной ткани, коя пробивала мэнчестерское небо ядовитым верченьем – и ко мне, и к центру города.

– Запад будет сражаться за Хитлера… не бросать вызов… не анализировать. Произойдет Новый Порядок Хитлера… не так, как сего обычно слепо желают массы.

Крохотные частицы горячей тянучки принялись заляпывать собою стекло, и я рискнул бросить взгляд на Моузли, который, говоря, не отрываясь взирал на то, что за окном. Его окружали товарищи, тени их подкрашены, казалось мне, даже в ярком солнечном свете, краснеющим угольным огнем. К нему подошла Маргарет Уайт. Слова его парили в воздухе вкруг нас, и тут я поспешно возобновил собственное дежурство.

– Слепой расистский ужас жив в каждом соседе. Гуманизм со своей стороны винит в сем Хитлера… и по той же причине – забыть. Антихрист позволяет как жертве, так и гонителю покоиться во сне. Хитлер… залегает в ране сердца всего человечества.

В тот же миг еврей вспыхнул и обрушился на нас. Кабинет омылся техниколором – тем ярким мертвенным веществом, что так усугубило «Унесенных ветром». Сказать по правде, огнь его был неземен, и души своей ради я отпрянул, однакоже прежде успел заметить то безумное еврейское лицо: оно пылало.

Поскольку я никогда особо не доверял размышленьям моих собратьев, последствья их кончин не влекли никаких во мне угрызений. Одним недовольным меньше будет занимать место, оставленное для тех, кто лучше него, дабы они могли потягиваться. (Мышцы моего плеча дернулись быстрым рефлексом.)

Но с этим парнягой – меня тронуло нечто близкое жалости. Быть заключенным в кокон тянучки, облекавшей собою всю кожу, отчего растягиваются часы, кои ему приходится гореть, – сие демонично. Тут чувство гумора Гран-Гиньоля далеко заходит. (Невольная улыбка вкралась мне на лицо.)

А внутри того огненного болида человек был жив. Ирисочный астронавт повернул ко мне еврейское свое лицо, языки пламени лизали его отвисшие щеки и волосы – он был почти что ал, – а капли карамели и живой ткани кусками коры, вихрясь, отлущивались от него. То изливалась вся его сущностная еврейскость.

А затем, показалось мне, пока он несся, горел и ржал по-над площадью Св. Питерлу, он вдруг почорнел!

Хорошо известен тот факт, что еврей – нестойкое сочетанье множества нацьональностей. Три основные расы на земле бурлят в еврее в первобытном своем противостоянье. В тот миг, когда он с ревом пронесся мимо, меня затопило этим ошеломительным и темным физиогномическим выраженьем. Как бы близясь к сверхвозгоранью, черты его негрифицировались. Волосы закурчавились, губы потолстели и отяжелели; сей талмудический нос его значительно приплюснулся, а глаза, раскосые чуть ли не по-монгольски, бросили в мою сторону обманчивый взгляд назад – и вот уж пролетел он по Моузли-стрит к Садам Пиккадилли.