– Уж эти мне патриоты, – сказал он. – Я и сам патриот, но Скиф в чем-то прав – любая ортодоксальность всегда как-то скверно попахивает.

Но Мэриэтт была далека и от политической толерантности, и от контактерского релятивизма. Дедушка оказался убийцей и предателем, безжалостно использовавшим ее в каких-то своих, совершенно не важно в каких, интересах. Вся последняя часть жизни провалилась во мрак, и мрак этот дышал теми самыми кошмарами, которые убили отца. На темной стороне луны живут злобные карлики. У них свой, чудовищный мир со своими, чудовищными законами. За черту этого мира она переступила там, в архивах, ей этого не положено было знать, те знания уже по другую сторону, в них скрыто нечеловеческое, и даже если забыть все, что там видел, все равно тебя настигнет кара. У Мэриэтт, в отличие от Диноэла, который бок о бок с нечеловеческим и запретным ел, пил, спал и в ус не дул, такой закалки не было, а напротив, были дремучие инстинкты, порождающие ужас и темные предчувствия, и эти предчувствия уходили корнями во всесильную для любого человека почву детских психозов. И теперь, когда былые догадки и недомолвки обрели пугающую логику, страхи Мэриэтт воскресли и набрали еще большую силу. Но ее мужчина, ее будущий муж… Как ему объяснить все это?

– А кстати, – сказал Дин. – Ты на чем сюда приехала?

– На гравике, – прошептала Мэриэтт. – Но там аккумулятор убит.

– Ладно, все равно пошли. Покидаем этот Остров Разочарования. Что нам и впрямь оставил твой дедушка, так это лодку, может быть, даже с мотором. Через полчаса мы на Верхней Пристани, а там харчевня открыта круглосуточно. Дальше останется найти сговорчивого капитана. С этим проблем не будет – мы на главном торговом пути Англии. Можем особенно не спешить – начальство, конечно, ждет меня с отчетом, но Скиф наверняка уже в Институте, а главный контактер теперь он, так что, думаю, небольшое опоздание мне простит, тем более что ни мой отчет, ни я сам уже никому ни за каким чертом не нужны.

Он соскочил со стола, взял Мэриэтт за руку, но вдруг задержал взгляд на большой черно-белой фотографии, висевшей справа от стола. На ней была запечатлена почтенная дама лет семидесяти, в медицинском халате и за письменным столом.

– Погоди, погоди, – сказал Дин, подходя ближе и вглядываясь. – Вот так штука… Посмотри повнимательней, никого не напоминает?

– Нет, – едва слышно ответила Мэриэтт.

– Чудо морское, это ты! Глостер, узнаю его чарующий юмор… Где же это тебя снимали, хотел бы я знать…

Холодея и мысленно отторгая очевидность, Мэриэтт сначала почувствовала, а затем и поняла, что Диноэл прав. Возраст по-разному меняет лица. Многие знаменитости, чьи портреты смотрят со страниц учебников, с банкнот и медалей, обрели свою прославленную внешность – кто в краткий срок, кто постепенно – на определенном жизненном рубеже, а до той поры опознать их на старых фотографиях – дело очень и очень непростое. Но Мэриэтт принадлежала к другой категории. Такие лица, как ее, даже сполна заплатив горькую дань времени, удивительным образом умудряются до гробовой доски сохранить неизменной ту совокупность черт – порой трудноопределимую словами, – которая безошибочно узнается с самых юных лет.