– А я тут так мило все обустроила, – вздыхает она.

– И здесь, должен сказать, – поддакивает Ландсман, – до вашего прихода была помойка.

– Я просто хотела все подчистить для вас, – говорит она Спейду. – Все свернуть, подобрать все крошки, все ниточки.

Она так старалась, набирала очки, вылизывала задницы, которые следовало вылизывать, разгребала авгиевы конюшни. Упаковала Главное управление полиции и украсила сверху собой, как роскошным бантом.

– Даже выбросила тот мерзкий диван, – прибавляет она. – Что тут, блин, творится, Спейд, не расскажете?

– Честное слово – не знаю, мэм. А если бы и знал, то все равно не сказал бы.

– Вам приказано проследить, чтобы все на этом конце было шито-крыто, тихо-мирно.

– Да, мэм.

– А другой конец находится в Палестине.

– Я не слишком много знаю о Палестине[61], – говорит Спейд. – Сам-то я из Люббока. Правда, жена моя из Накодочеса, а оттуда до Палестина миль сорок.

Бина кажется озадаченной, но потом щеки ее заливаются краской понимания и негодования.

– Так вы явились сюда шуточки шутить? – произносит она. – Да как вы смеете!

– Нет-нет, мэм, – говорит Спейд. Теперь его черед слегка зардеться.

– Я очень серьезно отношусь к этой работе, мистер Спейд. И должна вас предупредить, что в ваших же долбаных интересах принимать меня всерьез.

– Да, мэм.

Бина встает из-за стола и срывает с вешалки свою оранжевую парку.

– Я собираюсь доставить сюда Альтера Литвака. Допросить его. Возможно, арестовать. Хотите меня остановить – попробуйте.

Шелестя паркой, она проходит мимо, чуть не задев Спейда, а тот отшатывается, застигнутый врасплох.

– Но если вы попытаетесь остановить меня, то не будет никакого «тихо-мирно», это я вам обещаю.

Она на секунду выходит, а потом просовывает голову в дверь, натягивая свою вырвиглазную парку.