Когда примерно через час разноцветные всполохи остались позади и мы сели завтракать, обнаружилась ещё одна неприятная странность: Солнце не появилось. Обычно в это время мы всегда видели его, правда, последние два дня всё дальше к горизонту, однако оно обязательно выходило пожелать нам доброго утра, а его быстрый уход мы по привычке объясняли всем известными полярными ночами. И вот теперь Солнца не было вовсе. Оно осталось кружить где-то там, далеко, над обитаемым миром в границах Антарктиды и Уроброса. Мы эти границы каким-то чудом преодолели и теперь вплывали в кромешный мрак, где, как нам казалось, могло произойти, что угодно.

Потом началась вибрация. Сначала я подумал, что мне показалось. Посмотрел на Тима. По его встревоженному взгляду понял, что нет, не показалось. Вся гондола мелко-мелко вибрировала. Чтобы удостовериться в этом, достаточно было несильно сомкнуть зубы и почувствовать, как они неприятно зудят. Приборы показывали прежнюю высоту и продолжающее понижаться давление за бортом. Мы решили, что причиной вибрации могли стать пропеллеры. Уж больно безотказно у нас всю дорогу всё работало. Пора бы уж чему-нибудь сломаться в самый неподходящий момент. Пришлось гасить внутреннее освещение и включать внешнее. Опасаться того, что нас засекут, мы давно перестали. Логика вместе с интуицией в один голос говорили о нашем полном одиночестве. Осмотр пропеллеров ничего не дал: ни у одного лопастей видно не было. Тим предложил выключить мотор. По понятным причинам мы этого не делали с самого старта. Стало даже интересно. Однако ещё интереснее стало, когда двигатель мы выключили, а вибрация осталась. И не только вибрация. Остался звук. До сих пор мы его не замечали, принимая за часть шума мотора. Теперь же мы оба слышали нечто вроде далёкого скрежета, скрипа и гулкого уханья. Причём доносились эти звуки одновременно со всех сторон.

Не уверен, что существуют слова, которыми можно было бы описать наше состояние. Отчаяние и безнадёжность – не те ощущения, которые испытываешь, когда висишь в двух десятках километров над землёй на шаре, всё вокруг дрожит, тебя окружает кромешная тьма, и эта тьма подозрительно живая.

– Кажется, это оно… – услышал я потерявший всякую выразительность голос Тима.

Он имел в виду, что мы достигли цели, что с минуты на минуту узнаем тайну мирозданья и что едва ли она позволит нам вернуться, чтобы обо всём этом рассказать. На ум пришло подходящее слово – обречённость.

Гул усиливался.

Тим выключил внешнее освещение.

Сзади нас царил непроглядный мрак, однако впереди и по обеим сторонам стало едва заметно проступать серебристое марево. Оно словно спускалось откуда-то сверху, где было как будто светлее, образовывая то, что художники называют «градиентом». Только градиент этот был очень «узкий» – от чёрного цвета сажи до чёрного как смоль.