Места, куда пришлись удары гибкой палки Аарона, болели и пульсировали. Я нанёс на них остатки мази и это помогло. Я как мог протёр лицо и шею. Грязь отваливалась кусками. В какой-то момент я отключился и мне снилась Радар. Она бежала вприпрыжку, молодая и сильная, окружённая облаком оранжевых и чёрных бабочек. Не знаю, сколько я проспал, но когда проснулся, в камерах всё ещё стояла тишина, не считая храпа, единичных пердежей и кашля Домми. Я встал и хлебнул воды, осторожно закрывая пальцем отверстие в донышке кружки. Когда вернулся к своему одеялу, то заметил, что Хэйми пристально смотрит на меня. Припухшие мешки под его глазами казались синяками.
— Ты не обязан завратать меня. Я отменяю твоё обещание. Я должен пройти через это, несмотря ни на что. Они швыряют меня, как мешок с зерном, и это на простой игре. Что будет, когда придёт «Честный»?
— Я не знаю. — Я хотел спросить его о «Честном», но подумал, что это может быть турнир по кровавому спорту, как бой в клетке. Тридцать два, как я уже понял, делилось до самого низа. Ну, а что такое
— По дороге в Лилимар я встретил мужчину и мальчика. Они были, ну ты понял, серыми людьми.
— Как и большинство из них, — сказал Хэйми. — С тех пор, как Летучий Убийца вернулся из Тёмного Колодца. — Он горько улыбнулся.
В этом одном предложении содержалась тонна предыстории, и я хотел её знать, но пока что сосредоточился на сером человеке с костылём. — Они шли с Приморья…
— Недавно? — прошептал Хэйми без особого интереса.
— И мужчина что-то сказал мне. Сначала назвал меня цельным…
— А развя нет? На тебе ни следа серости. Куча грязи, но не серости.
— Затем он сказал: «Для кого из них твоя мать задрала юбку, чтобы сохранить тебе чистое личико?» У тебя есть хоть какое-то представление, что это может значить?
Хэйми сел и уставился на меня широко раскрытыми глазами.
— Откуда, во имя всех оранжевых бабочек, которые когда-либо летали, ты
Напротив нас Йо хрюкнул и заёрзал в своей камере.
— Ты знаешь, что это значит или нет?
Он вздохнул.
— Галлиены правили Эмписом с незапамятных времён, ты ведь это знаешь, развя нет?
Я махнул рукой, мол, продолжай.
— Тысячи и тысячи лет.