На 31-й улице они свернули на запад, и их взглядам открылись монументальные колонны. Они прошли между ними и двинулись по узкой высокой галерее, ловя свои отражения в витринах магазинов. Потом очутились под величественными сводами зала ожидания – и она замедлила шаг, чтобы лучше разглядеть все это поистине царское великолепие, не упустить ни единой детали, ни квадратного дюйма резьбы на мраморе и травертине.

Они дошли до атриума – и у Голема возникло странное чувство, что она уже видела это место, хотя никогда прежде здесь не бывала. Ей были смутно знакомы эти устремленные ввысь колонны и арки, этот запах угольного дыма, эта ослепительная роскошь. И толпа путешественников тоже казалась знакомой: незнакомцы, одинокие и чужие друг другу, они тем не менее на краткий миг очутились в одном и том же месте в одно и то же время, чтобы отправиться дальше каждый своим маршрутом.

Они спустились на платформу, где уже ждал поезд. Джинн поставил чемодан и наконец-то обнял ее.

– Я столько всего сделал неправильно, – пробормотал он.

– Не ты один, – отозвалась она. – Возможно, когда-нибудь у нас будет шанс попытаться сделать все по-другому.

Он кивнул.

– А пока, – произнес он, – ты позволишь мне повторить мое обещание?

– Нет, – ответила она. – Я хочу дать тебе вместо него другое.

Он отстранился и в замешательстве посмотрел на нее.

– Я люблю тебя, – сказала она ему. – И всегда буду любить.

Он замер от неожиданности. А потом закрыл глаза и притянул ее к себе.

– Я люблю тебя, – прошептал он. – И всегда буду любить.

Они долго стояли, обнявшись. Потом медленно отпустили друг друга. Он подхватил чемодан, вскинул руку, прощаясь, и сел в поезд.

Отыскав свое место, он поставил чемодан на багажную полку наверху. В проходе показался кондуктор, требуя предъявить билеты; Джинн достал свой билет из кармана пиджака. Щелчок компостера – и кондуктор двинулся дальше.

Джинн сунул билет обратно в карман, к маленькому блокнотику с карандашом, которые у него вошло в привычку брать с собой на прогулки. Внутри была коллекция зарисовок: архитектурные детали и грубые схемы, здания, которые попадались ему на глаза, и здания, которые он воображал. Все это перемежалось короткими записями, по одному-два предложения. «Незадачливый джинн, попавший под дождь, решил обогреться в костре, на котором бедуинка готовила еду». Или: «Давным-давно жил-был маленький джинн, который как-то раз на прогулке нашел принадлежавший колдуну сундук с серебром и золотом, спрятанный в глубине пещеры». Многие из этих строчек были зачеркнуты, переписаны на других языках и снова зачеркнуты. Ни один из этих кратких переводов не удовлетворял его, и он сомневался, что когда-либо удовлетворит. Он сам даже не очень понимал, для кого все это пишет. И тем не менее не мог не писать.