– Привет, – поздоровался он. – Как продвигаются переводы?

Крейндел швырнула ручку на стол.

– Это все никому не нужно, – сказала она. – Понятия не имею, зачем я этим занимаюсь. Все равно их никто читать не будет.

– Я буду, – возразил он. – И миссу… и Хава тоже.

Крейндел фыркнула.

– Ей не нужно их читать, она и без того постоянно слышит, как я о них думаю.

– Бьюсь об заклад, что она все равно их прочтет.

– Потому что хочет этого? Или потому что я хочу, чтобы она их прочла?

Тоби поежился и бросил взгляд на полуоткрытую дверь.

– Ой, хватит, – огрызнулась Крейндел. – Она мне не надзирательница и не мать. И потом, она сама сказала мне, что постоянно задает себе тот же вопрос.

Тоби все равно считал, что это грубо, но не стал ничего говорить вслух. Непростые отношения между Крейндел и Голем беспокоили его, но он бессилен был что-то изменить. Он верил Крейндел, когда та говорила, что его детские воспоминания о миссус Хаве мешают ему видеть ее объективно. Но и Хаве, когда та говорила, что то, что Крейндел сейчас злится, не просто естественно, но и благотворно для нее, он тоже верил. «Главное – что мы разговариваем друг с другом, – сказала она. – Споры – это неприятно, но молчание еще хуже».

– Что там у тебя? – спросила Крейндел, кивнув на его набитый рюкзак. – Всякие штуки для твоего беспроводного телеграфа?

Он кивнул.

– Я собираюсь сегодня его закончить. Хочешь помочь?

– Конечно, – сказала она.

Он ухмыльнулся.

– В самом деле? Или ты так говоришь просто потому, что я хочу, чтобы ты этого хотела?

Она закатила глаза, но оторвалась от своих переводов и пошла за ним на чердак.

Несмотря на все имеющиеся в их жилище удобства, только на чердаке Крейндел чувствовала себя по-настоящему дома. Мансардная крыша доходила почти до самого пола, образуя две большие треугольные стены с круглым окошком в каждой. Крейндел любила сидеть у низенькой стеночки под слуховым окном в скате крыши и, закрыв глаза, вдыхать чердачные запахи пыли и полироли для дерева. В первые недели в доме она пробиралась на чердак по ночам с плисовым одеялом, которое нашла в одной из комнат, заворачивалась в него и представляла, что рядом с ней сидит Йосселе. Но в последнее время этот прием перестал действовать; он казался слишком простым, слишком поверхностным для такого сложного и многогранного переживания, каким было ее горе.