Прислонив велосипед к крыльцу, он позвонил в дверь. Открыла ему женщина в строгом платье экономки и белоснежном фартуке, завязанном на талии.

– Доброе утро, Хава, – сказал он.

– И тебе доброе утро, Тоби, – улыбнулась она. – Крейндел у себя наверху.

Крейндел сидела за письменным столом с ручкой в руке и, хмурясь, смотрела в тетрадь.

Ее комнатка была самой маленькой в доме. Ей предлагали занять ту, что была намного больше, но ее пугала идея в одиночку жить в таком огромном пространстве, точно горошина, катающаяся в жестяной банке. Даже ее маленькая комнатушка казалась ей слишком большой, пока не привезли книжные шкафы и не расставили их по местам. Она забила их разномастной коллекцией книг на иврите и идише, купленных с лотков в Уильямсбурге и Боро-парке. Тут была и талмудическая литература, и труды Маймонида, и современная теология, и сефардская поэзия – и даже один любовный роман. По утрам и вечерам Крейндел занималась, разбирая языки и изучая, как они сконструированы. Она даже начала робко подумывать о том, чтобы пойти учиться в колледж или когда-нибудь вообще уехать на Святую Землю, чтобы разговаривать с тамошними поселенцами на иврите. Слова отца до сих пор звучали у нее в ушах: кощунство, святотатство. Она ежедневно с ними боролась. Как это ни странно, после того как она покинула стены Воспитательного дома, жить по строгим отцовским заветам, которые она в приюте противопоставляла тамошним порядкам, стало заметно сложнее. Квартирная хозяйка позволяла Крейндел приходить и уходить когда вздумается, молиться сколько захочется, искать работу в городе или жить праздной жизнью. Крейндел сама вольна была решать, как ей распоряжаться своим временем, и после семи лет подчинения ритму приютского колокола эта свобода была пугающей.

Она все еще скучала по Йосселе. Иногда, забывшись, она в поисках утешения представляла его в закутке за бархатным занавесом. Бывали дни, когда она горько сожалела о том, что сделала, и чувствовала глухой гнев на Голема за то, что у той не хватило мужества сделать это самой. А порой просыпалась по ночам со стоящей перед глазами картиной, как Йосселе вырывается из кладовки, готовый убивать по ее велению, – и вспоминала, как Голем заслонила ее собой в коридоре, вскинув вверх руку с медальоном.

Она рассеянно погладила цепочку на шее. Вместо того чтобы попросить Крейндел вернуть листок со словами, Голем отдала ей медальон. Теперь они присматривали друг за другом – Крейндел и ее квартирная хозяйка.

Снизу донесся звонок в дверь. Через мгновение Крейндел услышала на лестнице знакомые шаги. Потом в дверь постучали, и в щель просунулась голова Тоби.