Она посмотрела на Тоби – тот, высунувшись из круглого окошечка, возился с проводом, который протянул к антенне на крыше. Как и со временем, которым она не знала, как распоряжаться, она теперь не очень понимала, чего хочет от Тоби. В свои восемнадцать в сравнении с его пятнадцатью она не могла не думать о нем как о ребенке, несмышленыше, но при этом отдавала себе отчет в том, что это несправедливо. Он тоже отличался от сверстников благодаря секретам и невероятным событиям своей жизни. Возможно, им было предначертано присутствовать в жизни друг друга, и выбирать они были вольны лишь форму этого присутствия. Возможно, это и означало иметь друзей или семью.

Но ей и в самом деле нравилось наблюдать за тем, как он сооружает свой беспроволочный телеграф. Он занимался этим уже несколько недель: ходка за ходкой перевозил в Бруклин необходимые детали, установил на крыше антенну, разбросал по всему чердаку какие-то инструкции и чертежи. Она не имела ни малейшего представления о том, как работает телеграф, но Тоби разложил ей все по полочкам. Сам он изучил принцип его устройства по книгам, методом проб и ошибок, и, когда она хвалила его, бросал в ответ что-то вроде: «Ой, да в этом любой ребенок разобраться может». Крейндел, впрочем, очень сильно в этом сомневалась. Она не могла не признать, что без униформы, в обычной одежде, он выглядел совершенно по-другому. Как самый обычный человек. Как кто-то, кого она могла узнать поглубже.

Он оторвался от своего занятия и увидел, что она за ним наблюдает. Смутившись, она отвела глаза, а когда снова посмотрела на него, он вернулся к своим проводам, но щеки у него отчаянно пылали.

«Ага, – подумала Крейндел. – Так, значит, мальчишки тоже способны краснеть».

Внизу, в кухне, Голем мыла и нарезала морковь для салата, попутно отслеживая разнообразные эмоции, просачивавшиеся с чердака. Она предпочитала предоставлять этой парочке как можно больше приватности, зная, что ее присутствия в доме вполне достаточно для того, чтобы, как выражалась Анна, «не позволить им наделать глупостей». И тем не менее ей приходилось время от времени напоминать Крейндел, что она будет выполнять просьбы, высказанные исключительно вслух, а не мысленно, и что если Крейндел захочет на ужин чего-то конкретного, она должна прийти на кухню и попросить, а не думать об этом как можно громче со второго этажа.

Они все до сих пор были уязвимы друг перед другом, до сих пор не оправились от событий весны. Ночные вылазки Крейндел не были для Голема секретом, да девчонка никогда и не пыталась делать из них тайну. Она настояла на том, что, раз уж ее новая квартирная хозяйка осведомлена обо всех самых ее сокровенных страхах и желаниях, она в ответ имеет право узнать все то же самое о Големе. Во время последовавших за этим разговоров Голем чувствовала себя так, как будто она раскладывает свою жизнь на прилавке мясника, демонстрируя самые лакомые кусочки. Теперь едва ли осталось что-то такое, чего Крейндел о ней не знала бы. Видимо, просить девчонку вернуть ей медальон не имело никакого смысла: с медальоном или без, Крейндел держала ее жизнь в своих руках.