Или пытающийся таким казаться?

Но живой.

А теперь мертвый. Его положили на пол. Веревку стаскивать не стали, только ослабили, словно это имело хоть какое-то значение.

Бекшеев сразу её и проверил. Вот только ожидаемо следов иных, кроме собственно Ник-Ника, не нашел. Как и на бумаге. Чернильнице. Стуле.

Выражение лица у Ник-Ника… как у покойника.

Может, прикрыть чем? Хотя… трогать ничего не стоит. Покрывало… ровное, ни складочки, ни вмятины. Подушки горой. И кружевная накидка на этой горе. Кровать железная, с шишечками. Под кроватью – коробка, а в ней пяток куриных яиц и белое перо, прилипшее к скорлупе.

Дорожки.

Пол.

Все детали врезаются. И… и ничего. Опять пустота. Дар не поможет.

А если не дар?

Кто-то вошел… кто-то знакомый, кого Ник-Ник впустил без страха. Кого? Зная, что Барский пропал. Зная, что творится что-то до боли непонятное. Но впустил.

Своего?

Безусловно.

А дальше? Пистолет? Или тот же подавитель? А ведь они тоже не вечны. Напротив, игрушки хрупкие, да силу жрут на раз. С тем, как им пользуются, амулет давно должен был бы исчерпать себя.

Сменить камни? Это не так просто. Наполнить? Возможно. Но для этого дар нужен и кое-какие умение. Слить энергию вовне, не расплескав, не так-то просто.

«Я виноват».

Два слово.

Вот оно, доказательство? Заряд заканчивается…

- Ник-Ник не стал бы вешаться, - Тихоня говорил по-прежнему шепотом. – Грех это. А он верующим был.

- Ник-Ник? – Сапожник даже оторвался от листов.