Тихоня кивнул.

- Мы… говорили как-то. Я ему крест подарил. От отца. Мне ни к чему. А отец был бы рад. Он веровал, - Тихоня говорил медленно.

- Крест? – Бекшеев все же решился прикоснуться к мертвецу.

Рубаха в клеточку, заношенная до прозрачности на локтях. Ткань мягкая, а пуговицы мелкие, но расстегнуть получается.

Крест и вправду был.

Тяжелый, серебряный. С виду дорогой.

- Отцу… справили. Подарок. Незадолго до… купец. Один. Так-то простой был. А тут вот… и он мне передал, - Тихоня поморщился и горло потрогал. – Ник-Ник увидел. Спросил. Я сказал. Одно. Другое. Разговорились.

- И ты подарил ему серебряный крест, - хмыкнул Сапожник. – Странно, что он его еще…

- Он действительно верил. А вещь должна исполнять. Что предназначено, - Тихоня поглядел на сослуживца с жалостью. – Я не могу. Веры нет. Искал. Все одно нет.

- В храм он не больно-то заглядывал.

- Да. Стеснялся. Сейчас ведь как-то… не особо.

Странно.

Ник-Ник совершенно… хотя, что о нем Бекшеев знает, чтобы судить? Неуживчивый? Ворчливый? Жалующийся на все? Его недолюбливали.

А он верил.

И… что это меняет?

- Его жена, - Тихоня подошел к зеркалу. Снимки на нем были старые и слегка пожелтели.

Вот тот, самый крайний, измят. И следы пролегли по бумаге, словно морщины. Его аккуратно расправили, но разве разгладишь такие?

Женщина молодая и красивая.

А вот на этом снимке, где она в белом платье и с цветами, вовсе выглядит девочкой.

- Убили? – поинтересовался Сапожник.