– Молодая госпожа Хаяси! – воскликнула она. – Что вы здесь делаете?

– Пришла попрощаться с дядюшкой, – слова дались Уми нелегко, и потому она решила отвлечь внимание Масако, кивнув в сторону Ямады. – Привела вот каннуси, чтобы он провёл необходимые обряды.

Стоявший поблизости Ямада нервно перемялся с ноги на ногу – должно быть, ему не по душе пришлась та роль, которую Уми решила ему уготовить. Но служанка то ли не почувствовала фальши в словах Уми, то ли ей было совсем не до того, потому как она удостоила Ямаду лишь беглым взглядом и с сомнением произнесла:

– Господин Хаяси велел никого не пускать.

Уми шагнула ближе к воротам и самым убедительным тоном, на какой была способна, проговорила:

– Значит, мы постараемся сделать так, чтобы мой отец ни о чём не узнал. А даже если и попадёмся ему или кому-то из братьев клана, я тебя не выдам, можешь не сомневаться.

Похоже, на сей раз слова Уми убедили служанку. Она оглянулась – видимо, чтобы проверить, не было ли поблизости кого из прочей прислуги, – а затем приоткрыла створку ворот пошире и отступила, пропуская Ямаду и Уми внутрь. Масако была одета, как и прочая прислуга особняка, в глэндрийское тёмное платье с белым фартуком, а на ногах у неё были туфли на низком каблуке. Уми пробовала как-то примерить такие, и они оказались жутко неудобными.

– Так и быть, поверю вам на слово, молодая госпожа Хаяси, – торопливо проговорила служанка, понизив голос. – Только вы уж, пожалуйста, сдержите своё слово, иначе мне и впрямь несдобровать…

Уми заверила её, что сдержит своё обещание, и Масако окончательно успокоилась. То и дело косясь на зашторенные окна особняка, служанка зашагала по тропинке, ведущей вглубь сада. Должно быть, хотела провести незваных гостей в дом окольным путём, чтобы их не было видно из окон.

Не желая терять времени понапрасну, Уми решила вызнать у служанки всё, что она могла знать о вчерашнем вечере, когда умер дядюшка.

– Так что тут произошло на самом деле? Пришедший к нам в усадьбу слуга сказал, что все слышали крик градоправителя…

– Это правда. Я в это время как раз была на кухне, готовила господину Окумуре лечебный отвар, который он принимал перед сном. Тут-то он и закричал – да так истошно, словно на него набросился демон какой или злой дух, – веско проговорила Масако, будто и впрямь не понаслышке знала, о чём толкует. – Последнюю неделю господин Окумура был сам не свой: почти не спал, толком не ел, словно хвороба его какая одолела. Да только я такое уже видела: у нас в деревне жил дед один. Поговаривали, что он был колдуном, да только мало кто в это верил: тихий и безобидный был старичок, часто помогал за ребятнёй приглядывать, пока остальные работали в полях. Хоть и старый был, но бодрый: лишь за неделю до смерти стал он слабеть и хиреть прямо на глазах, будто кто из него потихоньку жизнь выпивал. И как-то ночью все проснулись от пронзительного вопля. Выбежали – глядь, а старик-то бьётся посреди дороги, весь в пыли, из ушей и рта кровь хлещет. Так и помер, бедолага – и полиция даже разбираться не стала. Помер и помер старик, что с него взять. Над телом никакой злодей не стоял, чужаков в ту пору у нас не было, а из своих кто такое мог сделать-то? Вот и решили, что старость взяла. Да только когда староста наш зашёл в дом покойного, то увидел, что старик-то колдовством занимался – столько у него трав и корений всяких было, шкуры и сушёные глаза и потроха какие-то в бочках… Одним словом, жуть. Должно быть, демоны его и утащили. Может, и на господина Окумуру натравили такое зло…