– Ваш ребенок? – господин внимательно на нее смотрит.

– Сирота… Родители погибли…

– Но он вам дорог.

– Нет! – отзывается она быстрей и громче, чем надо. – Просто у него талант к фокусам.

Она врет. Она меня бьет, но любит. И я вижу, что он видит, что она врет.

– Я убью его, если вы сейчас же не скажете, где тот, кто мне нужен.

И она говорит:

– Он в шатре. Там, где клетка со львом.

Господин, его смерть и кожаные выходят. А мадам Эсмеральда улыбается им вслед змеиной улыбкой. И я вдруг понимаю: она сделала так, что они не уйдут из цирка живыми. Она дружит с тем, кого они ищут. Она их ненавидит.

Мне становится жарко. Так жарко, что мысли теряют форму и плавятся. И, проваливаясь в бред, я кричу:

– Не подходи ко льву! Лев горит! Решетка летит!

Я кричу, кричу – а потом раздается взрыв. И мадам Эсмеральда удовлетворенно кивает. Но я знаю, я откуда-то знаю, что смерть забрала только кожаных. Что седой господин меня услышал и не пошел.

Он заходит в кибитку – расхристанный, в обгоревшем и порванном пиджаке. В его правой руке пистолет, а в левой – кусок решетки, за которой сидел мой лев: три коротких продольных прута скреплены одним поперечным. На груди его рана точно такой же формы – от этой самой решетки. Значит, клетку со львом разорвало взрывом.

Он протягивает мадам Эсмеральде свой пистолет и говорит ей:

– Мадам, вы хотели меня убить. Теперь вам стыдно. Так стыдно, что самой не хочется жить.

И она берет пистолет, и обхватывает дуло напомаженными губами, будто целует, и звучит выстрел.

Она падает рядом со мной на груду тряпья, и глаза ее становятся поддельными, нарисованными.

Он стоит над нами. Над грудой тряпья. Он говорит:

– Поднимайся. Пойдешь со мной. Всю свою жизнь я тебя искал. Ты – менталист. Такой же, как я. Вместе мы станем непобедимы.