…Восемь.

Лес. В моей руке револьвер. Мне четырнадцать. Я должен попасть в даму пик. Папа Аристов выбрасывает из-за дерева карты, а я должен выстрелить один раз – и попасть. Я стою далеко. Я не вижу, не вижу карт. А он злится на меня. Он даже не разрешает называть его папой. Он говорит, я должен полностью слиться с тьмой и тьма все сделает за меня. Он завязывает мне глаза.

Я в отчаянии. Я отдаюсь этой тьме. И черное сердце с обрубком хвоста является мне – совсем не в той стороне, где Аристов расшвыривает свои карты. Я оборачиваюсь и стреляю. Я срываю повязку. На земле лежит Филя. Его гимнастерка залита кровью.

Полковник Аристов склоняется над ним, проверяет пульс. Вытаскивает из простреленного нагрудного кармана окровавленную и тоже простреленную даму пик. Оборачивается ко мне – и на лице его радость:

– Молодец! Попал.

Я говорю:

– А Филя?..

Аристов качает головой и вдруг спрашивает:

– У тебя есть монета? Положи ему в рот. Когда забираешь чужую жизнь, полагается заплатить.

…Семь.

Шпрехшталмейстер на сцене трясущимися руками застегивает на запястьях, на лодыжках и на горле блондинки тонкие ремешки. Зал аплодирует и ревет – им нравится смотреть на блондинку, потому что ей страшно. Она боится боли. Боится, что я в нее попаду. Но между болью и унижением она выбрала боль.

Мне нравится ее имя – Елена.

Я опускаю на глаза глухую повязку, достаю первый нож и дожидаюсь, когда стихнут аплодисменты. Обычно в этот момент я слышу легкий перезвон колокольчиков Аннабель. На этот раз перезвона колокольчиков нет.

Я делаю вдох на счет «три», а потом на счет «семь» длинный выдох, чтобы унять биение сердца. И я сливаюсь с тьмой. Тьма все сделает за меня.

И я бросаю нож в тишине. Блондинке ничего не грозит.

…Шесть.