– Товарищ Шутов! Кто я такой, вы помните? А вы кто, товарищ Шутов?

Рядовой таращится на меня с такой собачьей радостью и надеждой, что мне хочется отвернуться и уткнуться в стену лицом, но мешают бинты, так что я просто отвожу взгляд. Потому что я помню – и кто такой он, и кто такой я. Потому что я снова лгу ему в эти его безоблачные глаза:

– Рядовой Овчаренко, я – капитан СМЕРШ Степан Шутов.

– Слава Богу! Тойсть, я хотел сказать… – Он внезапно кидается к двери, орет во всю глотку: – Скажите товарищу Горелику, товарищ Шутов очнулся! – Возвращается. – Я боялся, вдруг из-за меня вы дурачком бы остались… вы тут бредили утконосами, себя чужим именем называли…

Доктор Новак светит фонариком мне в глаза:

– Зрачковый рефлекс нормальный… Сколько пальцев? – он сует мне в лицо пятерню.

– Какого черта! Развяжите меня сейчас же!

– Это – нет, – Овчаренко мрачнеет. – Вдруг вы опять себя будете убивать.

– Рядовой, ты не понял. Это приказ, – говорю я с угрозой, и в его глазах появляется страх.

Не за себя, за меня.

– Я не буду себя убивать, – добавляю чуть мягче.

Пашка неуверенно теребит бинт, озирается на доктора Новака. Тот протягивает ему скальпель:

– Разрезай, а то будешь полдня разматывать.

– Как я жив? Я же выстрелил себе в голову.

Пашка становится вдруг пунцовым.

– Пистолет холостыми был… как выяснилось… заряжен, – он разрезает на мне бинты. – А я, дурак, и не понял. Товарищ Ерошкин холостыми его зарядил, чтобы, значит, товарища замполита в последний путь проводить, а боевые патроны не тратить… Ну а я пистолет прихватил – и вам потом сунул, дурак, чтоб вы от врага защищались… А вы, вместо того чтобы по врагу, – в самого себя… А там холостые… Получается, везет дуракам…

Я сажусь. Ощупываю голову. Она перевязана; правый висок и ухо прикрыты компрессом. Я начинаю смеяться. Даже Аристов, со всей его прозорливостью, не предугадал, что сложнейший механизм, который он встроил в меня, запнется об такого вот идиота.

Я смеюсь все громче. По логике вещей я должен быть сейчас мертв. Просто есть еще логика хаоса – я называю его судьбой. Механизм самоуничтожения был одноразовым, потому что полковнику Аристову в голову не пришло, что я убью себя холостым.

– Получается, Пашка, ты опять меня спас, – говорю я сквозь хохот.

Он смотрит на меня с явной опаской.