Я смотрю на человека, идущего по мосту. Теперь я вижу его лицо. Это Пика. У него пустые кукольные глаза. Это характерная пустота. Такая бывает, когда ты подчиняешься чужой воле. Когда ты лишен души – или, в случае Пики, душонки.
Его правая рука почему-то в старинной кольчужной перчатке. Он подходит, встает рядом с Аристовым и застывает. Недочеловек. Недорыцарь. В стальной, покрытой патиной пятерне Пика держит мегафон.
– Ты сделал ошибку, когда его отпустил, – полковник Аристов оглядел Пику презрительно, но вместе с тем ласково, как папа Карло вырубленного из гнилого ствола Пиноккио. – Недопустимо. Непрофессионально! Это я тебе, Макс, говорю как учитель. Нельзя оставлять свидетелей. А впрочем, все к лучшему. Теперь я тут. А из твоего Пики получилась отличная кукла. Так ты с нами, Макс? Хочешь, я подарю тебе эту куклу?
Я смотрю полковнику Аристову прямо в глаза – они цвета ледяной осенней воды в Лисьем озере. Зверю нельзя смотреть в глаза дрессировщику, если он не желает ему подчиняться. Но зверь может взглянуть в глаза зверю. Я ловлю его взгляд, когда он этого больше не ждет, и я ловлю в этом взгляде пытающегося скрыться, занырнуть на дно зверя. И я говорю:
– Слушай сюда, учитель… создатель. Нас достаточно много, чтобы какое-то время сопротивляться. Ты не способен управлять своей армией кукол долго, ты не сможешь бесконечно их
Он улыбается – или, может быть, просто скалится.
– Мальчик мой, ты даже не представляешь, на что я теперь способен.
Когда два зверя, два хищника перед схваткой смотрят друг другу в глаза, схватка может и не начаться. Тот, кто слабее, опустит взгляд и уйдет. Этот слабый зверь – я.
Я разворачиваюсь и иду по мосту к своим. Он мог бы выстрелить мне в спину или приказать Пике выстрелить, но я хорошо его знаю. Для него это слишком скучно, просто, банально. Он не стреляет мне в спину, он бросает в нее слова:
– Ты правда веришь, Макс, что эти люди вон там – твои? Они ведь даже не знают твоего настоящего имени.
Я иду. Я не оборачиваюсь.
– Когда они поймут, кто ты, тебе тоже придется
Я иду к своим. Я молча иду к своим.
Его голос меняется – становится громовым, чеканным и грозным. Этот голос теперь слышат все, а не только я, потому что он говорит в мегафон: