– То есть ты готов подвергнуть опасности чужую жизнь, чтобы доказать мне, что я неправ?

– Вот только не делай вид, что печешься о своем уголовнике. Мы оба знаем, из-за чего ты на самом деле расстроен.

Винни так яростно грохнул кулаком по столу, что защитное стекло, под которым хранились счета и журнальные вырезки, едва не треснуло. Именно оттого, что Виктор знал настоящую причину, Винни и было так больно. У него защипало в глазах. Разъедаемый горечью, он склонился к уборщику, безмолвно требуя его внимания. Виктор медленно сложил газету и посмотрел на него, стараясь держать лицо, но маска равнодушия расползалась под испепеляющим взглядом Винни, как плавящийся свечной воск.

– Это было очень жестоко с твоей стороны, – сказал Винни.

Прозвучало без укора, как констатация факта. Но Виктора будто что-то напугало в его тоне, и его собственный голос надломился:

– Она бы все равно не пришла.

– Ты этого не знаешь. Ты вообще ни черта про нее не знаешь, почему вы все ведете себя так, будто знаете ее?!

Винни вдруг снова вспомнилось лицо Пайпер в окне второго этажа. Ее глаза – такие холодные несмотря на то, что в них отражалось пламя полыхающего костра. Впрочем, вряд ли Винни на самом деле видел их тогда. Воображение не скупилось на детали, дорисовывая и приукрашивая его воспоминания, которых было слишком мало. Которые были слишком туманными, но все равно мучительными, как заноза, которую уже не вытащить из сердца.

Когда Винни был ребенком, он оправдывал свою мать во всем. Не считал странным, что она могла забыть его на заправке и вернуться через несколько часов. Могла пропускать родительские собрания в школах, которые он менял так часто, что не успевал к ним привыкнуть. Он верил, что месяц одиночества и безвестности – справедливое наказание для того, кто сжигает плоды чужих усилий. Теперь, годы спустя, он на многое смотрел по-другому, но даже это новое восприятие действительности было пронизано угрызениями совести. Все чаще Винни казалось, что вселенная не отвечает на его вопросы, потому что знает правду. Знает, что, хоть Пайпер и умела временами быть близкой настолько, насколько она бывала далекой, Винни уже сомневался, должен ли он ей хоть что-то.

– Ты меня тоже бесишь, Виктор. И все равно я бы никогда так с тобой не поступил.

Виктор попытался что-то сказать в свое оправдание, но Винни больше не хотел его слушать. Его грудь сдавила невыразимая бестолковая жалость к самому себе, готовая превратиться во что-то безобразное. Прежде чем это произошло, Винни обогнул прилавок и скрылся в темноте за вельветовыми шторами, где его уже поджидали изголодавшиеся, сбежавшиеся на запах крови псы.