— Уезжать вам надо, гражданин, — сказал он.

Шумер с трудом разлепил губы.

— В Воронеж?

— Почему в Воронеж? — удивился «Габен». — Просто на поезд и — ту-ту! В любое место.

— А иначе?

— Ну, иначе…

Нож в руке «Габена» сверкнул, и лезвие прошило пальто, свитер, рубашку и погрузилось Шумеру в грудь.

— До сердца достал? — тихо спросил «Габен».

— Еще сантиметр, — улыбнулся Шумер.

— А чему тут улыбаться?

«Габен» сосредоточенно надавил, нож оскреб кость и прошел глубже, до упора, до ручки. Шумер безвольно завалился набок.

— Ты куда в мокруху-то, Фитиль? — услышал он испуганный возглас «Николая Алексеевича».

— Не кипиши, — сказал «Габен». — Пациент живучий.

Шумер брызнул кровью и приветствовал асфальт лбом. Раз лавочки нет, можно и так. Он чувствовал, как в двух метрах от него топчутся, не спеша уходить, незадачливые грабители — пока двое курили, третий (Сирота) бил, хэкая, ни в чем не повинную березку, отрабатывая прямой удар. Сердечная сумка срасталась, разрезанные мышечные волокна смыкались наново. Боль затухала, отдаваясь куда-то в шею.

Если я изменюсь, лежа, подумал Шумер, что изменится? Мир или мой взгляд на мир? Или это вещи взаимосвязанные? Ведь, в сущности, я откажу чему-то в существовании. Злу в себе. Злу снаружи. Интересно, эти трое тоже исчезнут? Он дернул ногой.

— Видишь? — проворчал, видимо, заметив это движение, «Габен». — Пациент и пулю в висок выдержит.

— Может, ну его? — сказал «Николай Алексеевич».

— Ждем.

Шумер сжал зубы. Что ж, попробуем. А то скажут, сапожник без сапог. Или, скорее, врачу — исцелися сам. Кто поверит тогда? Может, в этом как раз дело? Просить других измениться, не изменяясь самому, не очень-то справедливо. Правды в словах нет. Значит, становимся лучше. С чего начать? С раздражения, со свежего чувства.

Шумер смирил дыхание. Прости, Олечка. Прости, Семен. Прости, Людочка, Петр, Инна, простите, ребята. Его словно чуть приподняло над землей. Простите.