Аргус заворчал, предупреждая.

— Прошу прощения. Нам… противопоказаны сильные эмоции. Особенно злость. Мешает контролировать тьму, — Глеб коснулся графина, и лед в нем потемнел, а вода стала мутной. — Дело в том… что помощь требовалась давно, а она молчала. И Наталья тоже молчала. Но Наталья давно уже живет в своем мире. Она с радостью упрятала бы всех в монастырь.

— И вас?

— Меня в первую очередь.

— Мне кажется, — осторожно заметила Анна. — Монах из вас получился бы весьма… странный.

— Это мягко говоря.

Его улыбка была усталой.

— Я буду рада помочь. Чем смогу.

Глеб помнил этот особняк. Старый дом, построенный на самой границе. Окна его смотрели на канал, отделенные от него лишь узкой линией тополей да оградой. Парадная выходила на Большую морскую, чем хозяева немало гордились.

Он помнил.

И эту кованую ограду, над которой поднимались острые пики.

И ворота. И даже человек, к ним приставленный, был будто бы тем же. Сама дорога к дому коротка, ибо земля в Петергофе дорога и никто не будет тратить ее на сады. Лестница в полдюжины ступеней.

Дверь.

Молоток, звук которого тонул в тишине. Ощущение какой-то неустроенности… это место давило, нависало своею лепниной, глянцевым виноградом, к ней присосавшимся.

Их проводили в гостиную, давши понять видом, сколь неуместен этот ранний визит, ко всему и без договоренности.

Их оставили в комнате, сырой и пропитавшейся той вонью, что поднималась над зелеными водами Невы весной.

И в этом вновь же виделось неуважение.

Пренебрежение.

Глеб коснулся шеи, почувствовав, как сдавил горло галстук.