– Ты обещал, что его не затронет! – матушка сердилась, а потому голос ее был холодней обычного.

– Я обещал, что, возможно, мне удастся спасти одного ребенка.

– Почему оно до сих пор с ним?! Оно ведь должно было исчезнуть, рассыпаться вместе…

– Тише.

– Но оно живо!

– Она жива.

– Как такое возможно?

На лоб легла тяжелая дедова ладонь. А Олег испугался, что, пока он лежал без чувств, арфу все же выкинули.

– Всякое возможно милостью Божьей. А тебе, дорогая, стоит быть мягче. Ты слишком давишь на ребенка.

Молчание.

Оно все тянулось, и с каждой минутой росло желание Олега спрятаться. От матушки. Накрыться с головой одеялом и не дышать.

– Ты тоже так полагаешь? – от ее голоса воздух замерз. Вот как у нее выходит говорить тихо, а воздух замерзает. Лучше бы кричала. Вот на Павку, который кухаркин сын, мамка его орет и порой такими словами, которые никак нельзя повторять. А еще колотит и за уши таскает, одного раза, как Павка хвастался, пока его не отослали из поместья, чтоб Олега своим присутствием не портил, мамка его на горох поставила. И синяки показывал.

Тогда Олег ему позавидовал от всей души.

Он бы предпочел горох.

– Он не только мой сын. Ты же знаешь. Он… старший в роду. Он наследник, а не…

– Замолчи, – заскрипел стул, и дед поднялся. – И забудь. Я думал, что вылечил тебя от твоих фантазий… и роди уже мужу ребенка.

– Этому…

– Человеку, который настолько любил тебя, что принял и проклятой, и беременной. И ни в чем, никогда не позволял себе упрекнуть.

От маминой злости пальцы на ногах заледенели. Такое с Олегом и прежде случалось. Порой он и сам цепенел под холодным ее взглядом, и тогда даже выученный наизусть урок, дважды проверенный наставником, вылетал из головы.

И вообще в голове этой ничего не оставалось.