Но все же засела шершавой занозой обида в сердце: не пожелала Гроза даже поблагодарить за освобождение. За то, что все разрешилось так спокойно и, казалось бы, легко.

На другой день вновь погрузились на лодью: Гроза на корме устроилась, только изредка поглядывая на кметей, что рассаживались по скамьям и за весла брались: надо бы до Белого Дола скорее добраться. А там в Волоцк. Хватит, набылся Владивой вдали от дома: как бы теперь там какая беда не поджидала. Доверял он, конечно, своему воеводе, да все ж неспокойно на сердце, когда уж больше луны в привычных стенах не бывал, в самый разгар того, как прибывают в город с двух сторон купцы.

Владивой, напротив девчонки сел: так удобнее смотреть на нее, любоваться и наблюдать. И то, что она еще хоть на малом от него удалении, только острее делало горячую радость от того, что он видит ее перед собой: пусть и нахохленую, словно воробей, даже под разгулявшимся с самого утра светилом. Даже уставшую и чуть осунувшуюся. Она только и обронила нынче при встрече, что пожелание здравия — и больше ничего. Будто разочарование страшное ее глодало. Глаза ее синие, словно Чертоги богов над головой, стали за те дни, что не виделись они с Владивоем, диковатыми и злыми.

Он не стал тревожить ее до следующей ночевки. Только присматривал ненавязчиво. Ни о чем не расспрашивал, пусть и хотел убедиться, что ничего худого с ней в плену у княжича не случилось. Вряд ли она прибежала бы жалиться, но он понял бы то по ее лицу.

Лишь после шумной вечери у разведенной на берегу теплины, когда уж начали уставшие за день кмети смолкать и расходиться по своим укрытиям, Владивой все ж решил поговорить с Грозой. Негоже так: будто это он ее неволит сейчас, будто он во всем виноват. Да и сил уж не было вот так, рядом с ней быть и в то же время словно за стеной прозрачной — из льда.

Едва постучав по опоре и окликнув девушку, он вошел в прохладу шатра. Горели лучины, поставленные на крышку ларя с прихваченными из Белого Дола вещами Грозы, который она, может, даже и не открывала еще. Девушка сидела на ковре, оперевшись на него спиной и медленно расплетала косу: прядь за прядью. Она подняла взгляд: ни капли сожаления в нем и ни капли страха — уж весь вышел. Опустила вновь, словно целиком занята была тем, что рассматривает, как трепещет ее собственная тень, протянувшаяся до стенки шатра.

— Я не звала тебя, князь, — только и уронила.

— Я сам решаю, куда мне входить, — Владивой встал над ней, склонив голову, глядя на ее макушку, что в свете тусклых огоньков лучин то и дело вспыхивала раскаленными отсветами. По каждой прядке ее волос пробегало будто маленькое пламя, стекало искрами и оседало веснушками на бледных щеках.