Впрочем, теперь это не имело совершенно никакого значения.

* * *

Запах полон отчаянной, непоколебимой решимости. Старательной уверенности, где старания больше, чем уверенности. И разочарования.

В серых глазах нарочитая, безмятежная невозмутимость. Тень горечи, вины прячется под ресницами, таится в надежде остаться неузнанной.

Телефон на столе на кухне.

Последний вызов — тот самый неизвестный номер, который Али не раз уже замечала на экране смартфона подруги.

— Эжени? — встревоженный голос Дэсмонда пополам с бухающей ритмичной музыкой.

— Это Алионор. Что ты сказал Эжени?

— Где сама Эжени?

— Ушла. Сказала, что прогуляется.

— Почему её телефон у вас?

— Она забыла его дома, — или оставила.

— Эжени упомянула, что ничто и никто не изменит её решения, что так будет лучше для всех. Что, по-вашему, она могла иметь в виду?

— Не знаю.

После бала подруга замкнулась, стала раздражительной, жаловалась постоянно то на опротивевших клиентов, то на опостылевшую начальницу. Чаще предпочитала одиночество, отказывалась от приглашений Юлиссы на очередную тусовку, мучилась бессонницей, иногда подолгу сидела неподвижно, глядя в никуда застывшим взором. Али беспокоилась, но, похоже, не так сильно, как следовало бы. Эжени сама не раз говорила, что на излёте зимы снежным свойственно впадать в меланхолию.

И ещё Дэсмонд присутствовал невидимой, но крайне докучливой блохой.

— Вы не думаете, что она может поддаться зову Зимы? — предположение собеседника застало вдруг врасплох, рождая чувство протеста, вины и раздражения. Лучшей подруге плохо, а она в упор не замечала, курица слепая.

— Эжени? Бред! Она бы никогда на такое не пошла! — это всё равно что добровольно и без веской причины отгрызть себе хвост или лапу!

— Я в этом не так уверен. Я постараюсь приехать как можно скорее и…

— Будет поздно, — и Али отключилась.