Мама. Папа. Каковы шансы, что Огайо не в том же критическом состоянии, что Массачусетс? Нулевые. Они, блядь, нулевые! Если последствия извержения Атропо такие катастрофические здесь, далеко на севере от Карибского бассейна, то, как минимум, большая часть территории Штатов покрыта лавой и пеплом. А если верить Рурку, то эти последствия будут одинаковы везде…
Дома больше нет.
Моей семьи больше нет.
На всём белом свете остались только мы.
И несколько сотен гостей «Небожителя» в анабиозе.
Добавим туда ещё отряд наёмников, жаждущих нашей смерти, и чёртового Эверетта Рурка.
Обхватываю плечи руками, словно это может защитить меня от ужасной правды – нихрена оно не может, ничто, блядь, в целом мире не может защитить меня нас от того, что произошло, от боли потерь, от пустоты, от страха… От того, что внезапно становится как-то похуй на себя и собственную жизнь, словно она обесценивается в масштабах произошедшей катастрофы, и, наверное, это нормально, ведь что такое жизни двенадцати людей по сравнению с погибшими миллиардами?
Моей семьи больше нет. А я даже не могу вспомнить лица родителей.
Словно никакой семьи у меня нет уже давно. Словно её никогда не было.
И тут мне становится по-настоящему хуёво.
От того, какая я сука.
Мысль о том, что они все погибли, не причиняет такой боли, как должна. Я чувствую только… пустоту. Отказ принимать это. Потому что это неправильно и ненормально – знать, что в целом мире остались только мы одни, но не более того.
Боги, какая же я тварь!..
Какие-то непонятные обиды на родных… я снова забыла, с чем они связаны… разве могут выжечь нормальные человеческие чувства? Что, блядь, со мной не так?
СО МНОЙ ВСЁ НЕ ТАК, ВОТ ЧТО
Видеть Шона, чьи мощные плечи едва заметно сотрясаются от настоящего горя потери, существенно больнее, чем принимать собственное… одиночество.
Но правда состоит в том, что я… не одинока.
Шон, Мишель, Куинн, Эстелла, Диего, Радж, Зара, Крэйг, Алистер, Грейс, Джейк…
Они – моя семья.
Как бы высокопарно это ни звучало, это правда. Сейчас у меня нет никого ближе, чем они.