– Джейк, – даже для того, чтобы позвать его шёпотом, приходится прилагать усилия.

– Что? – спрашивает он так спокойно, будто бы она сейчас не стоит на коленях спиной к нему, будто бы Мари не чувствует его взгляд, будто бы он не собирается к ней прикасаться.

Но, чёрт побери, действительно есть что-то завораживающее в звуке, с которым расстёгивается пряжка на его ремне. Что-то такое, отчего дикое, неконтролируемое вожделение пульсирует жаром внизу живота, так сильно, что голова кружится, даже в глазах темнеет, и от нетерпения дрожат и колени, и локти, на которые она опирается.

Мари знает, что то, что сейчас между ними происходит – это неправильно. Ненормально. Непривычно и в конце концов незнакомо. Так не должно быть между ними, и это сводящее с ума желание почувствовать его в себе не имеет ничего общего с тем, что она обычно чувствует. Это не потребность быть ближе, стать единым целым и доказать, что они принадлежат друг другу, что такого, как у них, больше нет и никогда ни с кем не будет – это что-то совершенно другое, дикое, примитивное и необузданное, заманчивое, но пугающее.

И, когда Джейк врезается в неё мощным, жёстким и даже грубым ударом, стон, который слетает с губ Марикеты, звучит незнакомо.

И напряжение не сменяется облегчением от того, что он внутри, как это всегда бывает – наоборот, оно нарастает горячими толчками в такт его движениям, пульсирует под его пальцами, которые вцепляются в её бедра мёртвой хваткой, наверняка останутся синяки. Разливается под кожей острой болью, вырывается из горла стонами, надсадными и хриплыми. И Марикета не делает ровным счётом ничего, чтобы это остановить, не прилагает никаких усилий к тому, чтобы это закончилось – напротив, встречает каждый его толчок движением бёдер, словно бы кто-то другой управляет её телом, заставляет отдаваться мучительному ритму, пытаться ускорить его, и, когда Мари закусывает ткань простыни под собой, когда все мышцы в теле сводит от напряжения, Джейк…

Останавливается. Выходит из неё, оставляя Мари опустошённой, разломанной и чужой для себя самой.

Его руки перемещаются на её талию, другие прикосновения – более привычные и осторожные – сменяют это безумие, когда Джейк ложится рядом и переворачивает её лицом к себе. Что-то в его взгляде неуловимо меняется, когда он убирает с её глаз растрёпанные волосы, когда прижимается губами к её щеке, когда бормочет что-то успокаивающее, отдалённо похожее на слова извинения вперемешку с её повторяющимся именем. Постепенно – не сразу – это успокаивает, возвращает самообладание и способность адекватно мыслить, стирает ощущение этой неправильности, оставляя лишь тоску и пустоту недосказанности.