До недавних пор.

"Такова моя судьба, -- думала Алия, глядя в костер. -- Я сама выбрала этот путь... я должна была отречься от всего остального. Я не имею права даже вспоминать о нем... он тоже выбрал свою дорогу".

Только что бы она ни думала, все равно на сердце было тягостно, и Алии казалось, что она сама горит в этом пламени.

Ханса тем временем испытывал почти что физические неудобства. Собственно говоря, чем дольше они шли, тем беспокойнее становилась его пленница; поначалу тихо, потом все решительнее она начала жаловаться и упрашивала его, чтоб он развязал ей руки хоть на какое-то время, и теперь она тоже прислонилась к нему, протягивая свои связанные запястья, и еле слышным шепотком умоляла:

-- Пожалуйста... совсем ненадолго, видишь, у меня уже кровавые следы... я просто не могу...

Подумав, Ханса оглянулся: большей частью люди лежали, завернувшись в бурнусы, и пытались спать. На карауле сидел Острон, чье осунувшееся лицо в свете пламени казалось темно-оранжевым.

-- Ладно, -- пробормотал он. -- Только чтоб никто не видел, а то меня еще отругают, что я слишком много воли тебе даю.

Спрятаться от остальных не представляло особой сложности: они просто перебрались за один из камней, где Ханса действительно развязал веревку на руках Фатимы, и девушка сначала принялась растирать запястья; Ханса успокаивал себя: пусть она Одаренная темного бога, ее Дар не позволит ей в мгновение ока испариться или еще чего.

Тут она вдруг подняла руки и осторожно коснулась его скулы кончиками пальцев.

-- Ты чего, -- растерялся он.

Ее глаза блеснули в темноте.

-- Ты добрый, -- прошептала она. -- Среди моих сородичей каких только нет, но добрых ни одного. Если бы я родную мать упрашивала развязать мне руки, она и то не согласилась бы.

Он не осознавал, что тепло ее тела оказалось слишком близко.

-- Что ты делаешь, -- выдохнул Ханса, но какая-то его часть уже знала, что; в те моменты он начисто позабыл о том, что она безумная, что они враги, она была лишь красивой молоденькой девушкой, которая так жарко прильнула к нему и обхватила за голову руками. Это в один момент заставило его растеряться: несмотря на то, что до того молодой марбуд воображал себя бывалым, в свои семнадцать лет он еще ни разу не целовал девушек.

Потом ему стало мокро. Ее свободные руки скользили по его плечам, ни секунды не останавливаясь; больше уж не было даже Хафиры и темного бога, только одна она, и пылкое чувство уже охватывало его, и Фатима принялась хихикать, по-прежнему обнимая его.

Смех ее вдруг оборвался.

Ханса еще не понимал, что происходит. Что-то острое и темное показалось точно в ямочке над ее ключицей. Фатима отпустила его, отшатнулась.