Я думал: через несколько минут мы закончимся.

Янни выглядел больным, но никто не замечал. Еще одно волшебство. Он смотрел на всех по очереди, вроде пытался запомнить раз и навсегда. Кусал губы. Переплел пальцы так тесно, что костяшки побелели – я накрыл по-птичьи хрупкие кисти. Повторил, одними губами:

– Все будет хорошо.

Повторил, шепотом:

– Мы поступаем правильно.

И тоже смотрел, и тоже запоминал. Хоть знал: все равно забуду со временем. Главное ведь прячется в мелочах, а они уходят первыми. Образы стираются, истончаются, становятся плоскими, как фотографии, и однажды я перестану знать, что у папы была ямочка на правой щеке – появлялась, когда он смеялся, а мама всегда напевала одну единственную песню – и тогда чуть слышно мурлыкала. Значит, была в хорошем настроении. Алиша вытаскивала из прически и раскладывала по столу разноцветные заколки, распутывала сложную вязь косичек. Каждое утро она тратила пару секунд на выбор одежды и не меньше часа перед зеркалом, чтобы заплести и украсить волосы.

Если бы она прямо сейчас спросила меня снова:

– Чего ты вечно за ним таскаешься?

Я бы ответил:

– Потому что только рядом с ним я не чувствую себя пустым.

Когда папа вдруг уронил руку на стол, а Алла, остекленев, пролила весь чай из пиалы на скатерть, Янни монотонно отговорил необходимую ложь и вышел из комнаты, чтобы не увидеть, как она становится правдой. Я задержался, и до сих пор жалею. Их лица менялись, словно в замедленной съемке, этап за этапом отражая новую реальность. Я смотрел, пока они дробились и собирались набело, вытирал глаза, но через секунду все снова расплывалось.

– Пойдем, – позвал Янни из темноты коридора. – Нам пора.

Мы зашли слишком далеко. А надо еще дальше.

– Мы очень, очень вас любим, помните это, пожалуйста. Берегите себя… – прозвучало жалко и глупо, я оборвал лепет, попятился, позвал невидимого Янни по имени, путаясь в старом и новых:

– … слышишь? Я могу за себя постоять. Я сильный. Перестань волноваться за меня и за них. Делай все, чтобы спастись самому. Ты должен выжить. Выживи – это главное. А с остальным мы справимся. Все будет хорошо.

Он не ответил. Но это было неважно. Главное, он слышал.

Мы вышли из квартиры. Поднявшись на пролет выше, сели на холодные ступеньки. В парадной было очень светло. Гудел, срываясь на вызов, лифт: вверх-вниз, лязгали двери. Изредка, огибая по широкой дуге, проходили соседи. Я глядел на стену перед собой так долго, что трещины и граффити отпечатались на сетчатке.

Они собирали вещи, как мы велели.

Янни сидел, опустив голову на скрещенные руки. Резкий и острый, похожий на оборванца под неровным белым светом – мигала лампа в решетке над чьей-то дверью. На рассвете, когда за окном поредела тьма, хлопнула наша. Брат вскочил, будто его дернули вверх. Я успел схватить и прижать к себе, спрятать лицо в русой макушке. Снизу уходили. Тяжело шаркал папа. Тарахтел чемодан на колесиках. Процокали мамины каблуки. Я не слышал легких шагов Алиши, пока она не сбежала по ступенькам, топая, как маленький слон. Янни попытался вырваться. Мы боролись и едва не упали, когда он вдруг издал звук – то ли рев, то ли вой, оседая. Я закрыл ему рот ладонью. Глазам было