горячо, а в груди ширилась пустота, я задыхался, зажмурившись до чернильных клякс и цепляясь за него, и я больше не…

– Я больше не могу, – говорит Янни, стоя на коленях в центре побледневшего узора. Мы стерли почти все, но рисунок еще угадывается, а щели полны черной крови. – Серьезно, что за дерьмо она использовала?

Он помнит сестру только потому, что утром мы смотрели фотографии. Каждый день я достаю пять потрепанных альбомов и рассказываю, водя пальцем по снимкам:

– Это папин день рождения. Вот бабушка и дед. Помнишь, мы с ним ловили рыбу на лодке? Он сам сделал папе удочку, а папа потом передарил тебе, потому что никогда не любил рыбалку.

– Это твоя линейка в девятом классе. Тогда мама решила подровнять тебе челку перед выходом и случайно отрезала лишнего, вот ты и надутый. Похож на тифозного.

– Это Алла кормит твоих воробьев. Неуклюжая, все зерно рассыпала. Она хохотала, когда они ели с рук, говорила – щекотно. Всех распугала.

Янни всегда узнает воробьев и улыбается. И меня узнает. Теперь узнает:

– Это ты на даче, снимаешь Тишу с дерева. Он залез в сорокино гнездо, а слезть испугался, – говорит, например, показывая на фото. Там я выглядываю из густой листвы, обнимая серого всклоченного кота. Мне лет десять, а выгляжу гораздо младше. У меня смешно длинные ресницы и пластырь на носу.

– Да, точно, – после ритуалов его память рушится, но мы с воробьями пока побеждаем подступающую тьму.

Один сейчас замер в большой клетке на подоконнике. Внимательно следит за нами глазками-бусинками. Уверен, даже он запомнил – после того, как я повторил тысячу раз:

– А вот папа и наша гостиная после ремонта. Он сам поклеил обои и побелил потолок, а мама запечатлела, как она сказала… его подвиг для потомков.

Снимок очень древний. С тех пор обои давно побледнели. Коричневый диван сменился серым, старый огромный телевизор – тонким плазменным, а со стены исчезла бабушкина картина в тяжелой витой раме. В ночь их отъезда мы стояли ровно там, где папа позирует в треуголке из газеты. Я держал Янни за руку.

Или он меня.

Мы рассматривали пустые шкафчики с распахнутыми дверцами. Брошенные где попало вещи. Воздух был шершавым и плотным, словно вата.

– Нам нечего делать здесь, – так ведь только больнее, но я отмахнулся и продолжил бродить по комнатам, ни к чему не прикасаясь. Янни тенью следовал по пятам.

Ушли налегке. Молодцы. Из стройных рядов Алишиных игрушек исчезли лишь две, самые любимые: желтый шуршащий мышь в зеленом комбинезоне и кукла с длинными розовыми волосами. Куклины платья она тоже забрала, до единого. Наверное, потому, что свои не смогла: гора цветастых нарядов высилась на полу возле кровати.