В родительском гардеробе болтались и пустые вешалки, но большая часть одежды осталась на своих местах. Красивый мамин сарафан – тонкий, струящийся, золотистый – валялся в углу. Я поднял и вернул на плечики, расправил прохладную ткань. Она надевала его на свадьбу тети, а еще прошлым летом, когда папа достал билеты на кинофестиваль. Я тронул рукав праздничного отцовского пиджака. За спиной, раскалывая тишину, вздохнул Янни:

– Давай собираться. Пора уходить.

Мы решили, что запросим комнату в общежитии через неделю. На всякий случай, чтобы дать им фору.

– Надеюсь, у них хватит ума и удачи не оставить следов, – я повернул ключ в замке. – Сегодня я вернусь, а завтра заночую в библиотеке. И послезавтра, наверное, – меня передернуло от мысли о гулкой пустоте разоренных комнат.

Мы ушли вместе, но договорились поехать в Университет по отдельности, как обычно. Утро оказалось ослепительно ярким. На ресницах переливались солнечные блики. Свежий ветерок гонял желтые листья по асфальту, топил в сверкающих лужах, полных осеннего неба и сочных битых каштанов. На улице было людно. Дорогу запрудили сигналящие машины. Янни жался ко мне, шаря взглядом по толпе. Его ладонь скользила от пота. На нас смотрели.

К остановке подъехал автобус. Я сказал:

– Едь ты, я на следующем.

– До вечера, – просипел брат, сжимая лямку рюкзака и ежась в огромном папином пуховике – болезненно-красном, шелестящем при малейшем движении. Когда и откуда достал? Я не видел. Немытые пряди лезли ему в глаза, но Янни не обращал внимания.

Я отпустил тонкую руку. Меня морозило. Кожа зудела и ныла. В голове вязко пульсировала собирающаяся мигрень. Я кивнул, прощаясь, отступая назад. Слов не было.

А вечером не стало и Янни.

***

Я не нашел его дома. Ждал, перебирая вещи. Разложил по полкам. Выкинул остатки лепешки. Убрал свою чашку с засохшим чайным пакетиком. Четыре других… серая жидкость потемнела и заросла крупными пузырями, по стенкам вскарабкался желтый налет. Я обернул кисть полотенцем, но так и не дотронулся. Ушел, выключив свет и плотно притворив дверь.

– Он поймет, когда увидит.

Пусть.

Я позвонил сотню раз. Он не взял трубку. Ничего особенного – в Университете нет связи. Ничего особенного… но когда часы показали четыре ноля, я поймал такси и поехал обратно. Сквозь мрак и редеющие фонари, а потом оранжевый свет и вовсе закончился: машина свернула в черноту между заводскими складами и парком. Сердце колотилось будто прямо в горле.

Что они с ним сделали? Заперли в лабораториях? Или вместе с тварями в Заповеднике – подземном лабиринте, где за каждой дверью в крохотной белой камере медленно умирают те, кто живет в темноте? Что, если я больше не увижу его? Если они просто скажут: твой брат не приходил сегодня… что мне тогда делать? …