Это Чеболдая чуточку смутило. Он всегда старался быть хорошим человеком. Ему не приходило в голову, что правителю иногда следует не быть таковым.

«...Правитель должен заниматься не только государственными делами и интеллектуальными занятиями, но и заботиться о собственном здоровье. Необходимо быть умеренным в еде и питье. Выбрать вид физической активности, который будет тебе приятен. У правителя мало времени, поэтому нужно правильно его распределять. Выбрать такой досуг, который будет приятен как уму, так и телу. Необходимо помнить, что прана нашего тела – это не некие излишки, что мы растрачиваем во время физической активности, а то, что мы тренируем, увеличивая от тренировки к тренировке ее запас, чтобы жизнь в дальнейшем давалась легче и чтобы дух не был заключен в тюрьме больного и слабого тела. Помни, что слабое здоровье и постоянное отвлечение на нужды своего тела мешают принимать здравые решения. Если ты не хозяин даже собственному телу, какой ты хозяин для своих подданных?».

А вот это резануло Чеболдая по живому. Как будто предок обратился сейчас лично к нему, ткнул пальцем со страниц книги.

Император прервал чтение и посмотрел на портрет Чеболдая Первого. Могучий атлет с острым взглядом и волевым лицом. И дело не в том, что императору польстил художник – это не рисунок, а инкарна, волшебным образом запечатленный облик. Чеболдай Первый был именно таким – властелин мира в каждой своей черточке, концентрат неумолимого лидера.

Сравнив себя с ним, Чеболдай Второй обхватил голову руками и почти что зарыдал.

Конечно, в книге содержались не только наставления и советы. Все-таки это в первую очередь были мемуары. Чеболдай Первый писал о своей жизни, отвлекался на какие-то занятные события, описывал свои встречи с другими великими правителями. Со многими из них он поддерживал хорошие отношения. На страницах рассказывалось о его дружбе с председателем Мистерии Уль-Шаамом, с эльфийской владычицей Галлерией, с Великим Цанцером Цадимом, с тогдашним понтификом Космодана и неким анонимным мессиром, имени которого не называлось и вообще говорилось как-то очень туманно.