Из трёх суставов на пальце пленника осталось два. Кровь расплывалась на влажном дереве, обильно пропитывала плетежок. В глазах Ознобиши качался разбитый вдребезги мир, отступник извивался, невнятно выл и мычал, заново промочив штаны, слёзы пополам со слюной текли по лицу, кляп душил, не давая ни толком закричать, ни вздохнуть…

Точно так же, по лепестку, Ворон исчленил ему большой палец. Укоротил на сустав.

– Ай да дикомыт! – с оттенком восхищения сказал Беримёд. – И повизжать в охотку заставил, и казни завтрашней не в бесчестье…

Ворон тщательно вычистил нож. Сперва снегом, потом щепкой, снятой с бревна.

– Прижечь бы, – озаботился Лихарь. – Есть головня?

На этом глаза Ознобиши окончательно уплыли под лоб, превратившись в два жутких бельма. Обмякнув, он повис, голова упала на грудь.

– Снежком потрём, водой обольём, чтоб очу́нулся, – вылез Шагала. – А то и не поймёт.

Ворон опять улыбнулся. Устами, скулами, всем лицом, кроме глаз. Спрятал нож, развязал гашник… сполна облил Ознобишу, начав с изуродованной руки. Напряжённое молчание разрешилось общим хохотом.

– Теперь из поруба не удерёт, – хмыкнул Беримёд.

Парни зашевелились, кто-то вспомнил про лесенку, заспорили, кому спускать, кому принимать. Сломленный, лишённый последнего достоинства, отступник вызывал уже не гнев, а брезгливость. Ему обмотали руку ветошками с толчёным углём. Вновь затянули верёвки, перевалили безвольного через край.

– Зорче присматривай, чтоб никто до утра не прикончил, – предупредил Беримёда Лихарь. – А то знаю я вас!

– Воля твоя, господин стень, а я спать, – проворчал Ворон. – Кто ещё над ухом галдеть вздумает, пеняй на себя… Зашибу.

…Даже если будет наоборот

…Даже если будет наоборот

– Не ври мне! – повторил Ветер.

На самом деле допрос шёл куда веселей прежнего. Тело Белозуба вместе с саночками вынесли в холодные сенцы – а заодно и боязнь, что старший орудник, очнувшись, расскажет свою сторону правды. Выгородит себя, всё свалит на стоеросовых дубин-подначальных. Забудет, как беды начались его дурным приказом: готовь самострелы, а пленника развязать…

«Ещё Ознобишку завтра из поруба вынут. Его речь какова будет? И сколь вели́ку той речи веру дадут?..»

Вьялец еле стоял. К нему Ветер не обращался – какой спрос с робуши! Веки парня безудержно смыкались, голова падала. Вьялец съезжал спиной по стене, просыпался от движения, подхватывался. Бухарка косился с брезгливой завистью, тосковал. В походе он изведал старшинство. Приказывал, помыкал. Теперь отдувался.

– Ну так мы… Белозуб проследить велел, когда райца в дальнее забытище выйдет…