Скоморохи сидели у камина, что едва теплился, и Птице казалось, что кожа их сияет золотом. Словно солнце щедро напоило их тела своим светом, словно сердца их были живым жаром, а от того они светились изнутри. Они пахли летом, свободой, непокоренной силой юности. В глазах их она видела единую жажду, единое стремление, и столько красоты в том было, столько силы, что она едва ли не задыхалась, ощущая, как Хартанэ поет в ней самой, отзываясь на этот поток немыслимой мощи. И Меред пела с ней, громко и надрывно, всю себя отдавая этой реке, стремящейся меж клеток, крыш и звезд куда-то вверх. Вверх! Выше! Выше!

Солнце в ней, солнце-внутри-нее восходило из-за темного синего моря, поднимаясь из самых ее глубин, с влажного мягкого дна, где жемчуга прятались в перламутровых тонких раковинах, где водоросли оплетали сетями почерневшие от времени остовы затонувших кораблей. Ее соленое сердце-солнце разгоралось сиянием все ярче, и всей собой она тянулась сейчас к тем, кто нынче был далеко. Почему-то Меред знала: где бы они ни были — они почувствуют. Они узнают ее голос в песнях метелей, в звездном шепоте, они ощутят ее теплые руки, что так хотели обнять их всех с великою любовью — и они вспомнят ее сейчас, в этот момент времени, который никогда не повторится, который безвозвратно уйдет. И на крохотный миг вечность зафиксируется, замрет, и станет светло. И тихо. Так тихо, что будет слышно, как на землю опадают крохотные частички звездной пыли, будет слышно, как северный свет ложится наземь… И это будет прекрасно.

Я люблю вас, милые мои. Я с вами, сколько бы верст меж нами ни было. Все будет хорошо.

Прежний мир таял видениями былого, забирая всю боль и печаль прочь. Впереди была битва — нет, танец. Самый чудесный танец, который только мог свершиться в жизни обычной земной женщины, прозванной Чайкой. И она пела, провожая тот мир и встречая новый — вечный, солнечный, мир без границ. Белая птица летела над морем, падая в рассвет, и тени ее крыльев касались спин громадных китов, величественно плывущих средь соленых волн.

Девочка осталась внизу, среди людей — и Тэарге казалось это правильным. Недоверчивая, нелюдимая, сейчас Меред была ровно там, где должна была быть. Эльфийская ведьма любила одиночество, и ныне, когда сквозь дерево и камень откуда-то снизу доносился сильный звучный голос, одиночество это стало совсем уж чудным: сладко-соленым, тихим и светлым. Знающая слушала ее — и слушала весь мир, вторящий ей дивным хором, и в этом созвучии ей чудилось что-то верное и настоящее. Мир был разделен столькими границами, столькими барьерами — но о самом главном он пел на одном языке. Что-то рушилось сейчас, разбивались оковы и лопались цепи, и они — каждый самый крохотный огонек, каждый человек, каждое сердце — все они расправляли крылья, чтобы научиться летать и чтобы наконец-то узнать небо.